Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Во-вторых, расчет был не просто и не только на читателя-собрата, прошедшего школу самиздатского чтения с опаской постороннего взгляда из-за плеча, но и просто – на читателя культурного, «подготовленного», легко ловящего не одни лишь редкостные мандельштамовские цитаты, но перифразы Баратынского, Фета, Блока.

Стихи тогдашние нынче читаются совсем по-иному. Одна из первых несамиздатских антологий неофициальной поэзии называлась «Граждане ночи» – по поразительной строке Ивана Жданова:

Мы верные граждане ночи, готовые выключить ток.

Строка эта была громом средь ясного неба, особенно на фоне царствовавшего в верноподданном стихотворстве казенного оптимизма и бодрячества. Сейчас – чтобы объяснить смелость и кураж этой фразы – пришлось бы прочесть целую лекцию, по пунктам растолковать и прокомментировать недопустимость, запретность и опасность в общем-то совершенно безобидной метафоры. Ах, вы, значит, граждане ночи? А как там у вас, граждане, с развитым социализмом, со зрелым социализмом? Где у вас светлый путь в «коммунистическое далеко»?

Советская ночь миновала, и хотя наступивший рассвет далеко не для всех открыл безбрежные горизонты, но необходимость нонконформистской твердости и тотальной иронии в стихах как будто бы отпала, исчезла и нужда в подмигивании посвященным между строк, в рубленом цитировании полузапрещенных строк. Уже не только написан Вертер, но и Мандельштам издан. Многое в поэзии той поры видится иначе. Для кого-то из авторов исчезновение жесткого сопротивления материала оказалось роковым: стихи иссякли. Кто-то до наших дней, увы, не дожил. Стихи еще некоторых поэтов так и остались целиком в том тысячелетье на дворе – там весь без остатка их задор, смелость и чумовая выбитость из всех рядов и рубрик.

У поэзии Евгения Бунимовича иная судьба. Его строки со временем только яснее явили читателям свою неброскую сущность. Да, конечно, и у Бунимовича «центонность» имеется, изобилуют кивки в сторону таких разных текстов, как стихи Мандельштама, Блока и Твардовского, порою – отсылки к надписям-штампам советской поры:

У Харона тут переправа,
транспорт левый, о Боже правый…

(речь о богадельне. – Д. Б.)

МИНЗДРАВ СССР ПРЕДУПРЕЖДАЕТ:
Все миновалось, молодость прошла…

Россия. Лето. Лотерея.

Но именно сейчас, в наше вегетарианское время стало ясно и очевидно, что стремление без конца цитировать никогда не было у Бунимовича следствием замаскированной полусамиздатской дерзости. Просто этот человек так мыслит, он много чего прочитал, и потому свои слова у него густо перемешаны с чужими, легшими на сердце и словно бы присвоенными, обжитыми и привычными.

Иногда, впрочем, аллюзии у Бунимовича не столь очевидны, например, выделенные мною строки:

…куда бредут ночной Москвой
Антимасон из тайной ложи,
Хипарь с тусовки центровой… –

возможно, ассоциативно связаны с бьющим в уши резким диссонансом фразы Георгия Иванова:

…Что я уже не человек,
А судорога идиота,
Природой созданная зря, –
«Ура!» из глотки патриота,
«Долой!» из пасти бунтаря.

В центонах и перифразах Бунимовича вообще нет напряженного усилия, не чувствуется старательно состроенной гримасы сдерживаемой боли и стоической неуступчивости. Просто человек немало перечувствовал за чтением книг, потому слова и буквы в его сознании стоят рядом с вещами и красками.

Уже самые ранние его стихи запоминались не только обширной эрудицией, но и – ей вопреки – несколько даже нарочитой скромностью и негромкостью голоса. Монолитна и постоянна у Бунимовича тема сравнения самого себя с неким неодушевленным предметом, продуктом конвейерного городского производства:

Я сошел с конвейера Москвы…
Я – москвич…
Обидно, что не ЗИЛ…

…Я простой московский чебурек…

…Стою – завернут в целлофан с ценою на боку…