Рабыня

– Ну, я вообще-то не обсуждаю выставки, на которые хожу. – Портер говорил быстро, как будто хотел поскорее сменить тему. – Но могу сказать вам, что эти картины заставили меня вспомнить вашу мать. – Он пристально посмотрел на Лину, вынуждая ее отвести взгляд. – Я был потрясен, увидев там вас, копию Грейс. Мне много лет ужасно ее не хватало. И сейчас тоже. – Лина вспомнила бумаги, которые она нашла в студии Оскара, набросок человека, который, как она поняла теперь, был Портером, только намного моложе, его волосы тогда были темнее и гуще, а лицо худее. «Портер, мой анти-O.», – написала Грейс. И эта картина: двое бородатых младенцев, вцепившихся в одну женщину. Тут Лина все поняла. Портер, Оскар, Грейс. От потрясения она ощутила мгновенную слабость и отвела взгляд, осознав, что Портер наблюдает за ней. Возможно, он думал, что она все знает, но нет, она не знала ничего. Расплавленный воск свечи внезапно пролился на стол, и Лина смотрела, как он стекает и начинает затвердевать. Эта фотография ее родителей в ресторане – единственная, на которой они были сняты вместе. Лина так хорошо знала эту фотографию, что она перестала быть для нее изображением и стала воспоминанием: обожающий взгляд матери, гордая улыбка отца. Тогда родители были так молоды, думала Лина; конечно же, были и другие. Портер, Мари, кто еще? Она удивляется, как ребенок – или как ханжа, или как кто-то еще, кем она не хотела быть. И все же это окончательное прощание с мыслью о прекрасном романе ее родителей заставило горло так сжаться, что Лина испугалась, что не сможет говорить. Она тяжело сглотнула. Она не думала, что сможет вот так сидеть и вести вежливый разговор с Портером – особенно с Портером. Лине хотелось уйти, но она осталась. Она никогда не знала никого из друзей Грейс, по крайней мере, никого, кто бы говорил с ней о матери, кого она могла бы расспросить. С освобождающей ясностью Лина понимала, что ей наконец представилась такая возможность.

– Откуда моя мама родом? – спросила Лина и схватила свой бокал, сдавив ладонью холодное стекло. Портер, казалось, удивился вопросу и наклонился вперед.

– Ваш отец мало рассказывал о ней?

– Ничего не рассказывал. Я ничего о ней не знаю, – сказала Лина прямо, не взывая к жалости; этого она хотела меньше всего.

– Что ж. Оскар был в отчаянии после ее смерти, это точно. И Грейс никогда не откровенничала о своем прошлом. Она мало об этом говорила. У нее было тяжелое детство, и она приехала в Нью-Йорк еще девочкой. Сбежала, скорее всего. Родом она, кажется, из Флориды. Откуда-то, где тепло. Простите, Каролина, не могу вспомнить.

– Пожалуйста, зовите меня Лина. Меня все так зовут. То есть все, кроме моего отца, – сказала она, оставляя Оскару эту небольшую привилегию.

Они разговаривали 1,6 часа, и вот что Портер рассказал Лине: Грейс любила яйца «бенедикт»; она обожала Аль Пачино; она готовила несъедобный мясной чили; глаза у нее были темно-карие, но, при определенном освещении или когда она улыбалась, они становились мшисто-зеленого оттенка; она слушала Ramones, The Velvet Underground, все крутые нью-йоркские группы семидесятых, а также, что нелогично, старых исполнителей в стиле кантри и вестерна, Пэтси Клайн и Джин Отри, песни которых всегда вызывали у нее слезы. Грейс умела вязать и сама мастерила себе свитера, вещи для малышки Лины, пару розовых пинеток, мягкое пушистое одеяло. Грейс любила Оскара, по-настоящему любила, но их отношения были непростыми, со ссорами и ревностью. У Грейс не было братьев и сестер, полагал Портер. Она никогда не говорила о своей семье или о месте, где она родилась. Грейс была, конечно, необычайно талантлива. Она писала в стиле гиперреализма, почти фотографическом, иногда искаженном, как могла исказить линза – рыбий глаз или широкий угол. Маленькие портреты, которые висели в комнате Лины, были задуманы как вопросы о природе семейных связей. Можете ли вы создать семью? Что такое кровь и что такое решение? Грейс работала над этим проектом перед самой смертью, сказал Портер. Она изобрела сложное генеалогическое древо, простирающееся далеко в прошлое, до «Мэйфлауэра», до воображаемых предков в Ирландии, Мексике, Кении.

– Вы знаете что-нибудь об аварии? – наконец спросила Лина после второго коктейля. Ресторан наполнялся; толпа вокруг них неуклонно росла в течение последнего часа и теперь гудела у Лины в ушах вместе с водкой.

Лина скрывала желание расспросить о смерти Грейс – слишком мрачно, слишком навязчиво, – но на самом деле именно это мучило ее больше всего.

– Авария? – переспросил Портер.

– В которой она погибла. Автокатастрофа.

– О… Я не знал, что это была автомобильная авария. Я думал, что у нее аневризма. Аневризма мозга, совершенно неожиданная.

У Лины перехватило горло, что-то тяжело вонзилось в ее живот, не давая дышать. Портер с беспокойством смотрел на нее, пока она глотала коктейль, и зря, от этого она начала кашлять. Наконец ее дыхание прорвалось, и она закашлялась до слез.

– Отец всегда говорил, что это была авария, – тихо произнесла Лина.