Ради общего блага (СИ)

Невидимые липкие щупальца страха охватывали меня, сдавливали грудь, мешая дышать. Пока что я на коне, а дальше? Если я на своих промахах не провалюсь, остаются еще грешки прежнего Уэсли, все эти издевательские «игры в папочку» старого импотента. Райтхен до них докопался, но молчал, а кто-то другой может докопаться и не смолчать. От общения с людьми, тайно поставлявшими министру «свежее мясо» и подозрительные порошки, я отказался под самым очевидным предлогом: теперь я прошился и могу с женщинами без дополнительных средств.

Могу – и не прикасаюсь к жене.

Несколько раз я ездил к родителям. Им, вопреки всему богатству и статусу, нужно было то же самое, что всем людям их возраста во все времена. Чтобы сын, на которого они всегда надеялись, просто приехал, поговорил, выслушал – пусть и не в первый раз – их воспоминания о прошлом. Пересмотрел фотографии, начиная с детских, погулял со старой собакой.

Как я чуть не выдал себя, когда в первый раз мне навстречу выбежал старый огромный лохматый пес и, встав на задние лапы, опустил передние мне на плечи. Оказывается, мне становится страшновато, когда такая большая собака так быстро бежит прямо на меня. Но я почесал любимца родителей за ухом, а он помотал головой, обнюхал меня, убежал и улегся у ног матери, сидевшей в кресле.

- Не узнаёт! – только и мог воскликнуть я.

Отец вздохнул.

- Да уж, старина Чак совсем сдавать стал. Он и миссис Хьюз недавно облаял, а ведь она у нас частая гостья.

- Конечно, я изменился после операции, на другие сигареты перешел, и курить стал меньше, вот он меня и не узнал, - я уцепился за эту спасительную нить.

Старики у первого Уэсли замечательные. Он был дурак, что их не ценил. А я бы и чаще приезжал к ним поболтать – но тоже опасно. Слишком заметная получится перемена.

Кресло министра всё больше напоминало мне Железный трон.

========== Глава 46. Махмуд Т. ==========

К февралю скандал вокруг «Бэконсфилдского дела» окончательно утих, я «стал на ноги» и из клиники переехал в отчий дом. Мать говорила, что отец твердо решил оставить мне как можно меньше напоминаний о бурном прошлом: прислуге велел молчать, телефон и компьютер мне были куплены новые, чтобы не оставалось ни единого напоминания о прежних друзьях и вкусах, одежду заказали новую, в более сдержанном стиле, тем более, что после клиники я очень исхудал.

Еще месяц ушел на оформление новых документов. Страх разоблачения то отступал, то снова поглощал меня, будто глубины моря. Большую часть времени я занимался в домашнем спортзале, приводя тело в норму после вынужденного постельного режима. Смотрел фильмы, в глубине души удивляясь, как много всего я не видел раньше.

«Раньше». Даже в мыслях я боялся позволить себе слова из прошлой жизни.

Я много читал – книги позволяли забыться и представить себе тот мир, которого я не знал. Подобно хамелеону, я приспосабливался под обстановку, менял почерк, вырабатывая что-то среднее между «собой прежним» и «собой новым», ссылаясь на то, что после травмы и «прошивки» пальцы слушаются хуже прежнего. Под этим же предлогом и якобы для того, чтобы расслабиться и попытаться что-то вспомнить, я начал раскрашивать раскраски.

Отец смотрел на мои занятия скептически. Кажется, для него главным было то, чтобы я не создавал проблем и не возражал против смены обстановки. Я держался вежливо, играя роль послушного сына. Ни слова не говорил, когда он вспоминал о «моих» прошлых проступках.

От раскрасок я перешел к рисункам, намеренно слабым и детским – в прошлой жизни я рисовал так разве что в младших классах. И понемногу намекал, что раз уж политическое или финансовое поприще для меня теперь недоступно, я могу заняться искусством.

Мама меня поддерживала. Отец почти не хотел видеть меня и общаться со мной. «Деятель искусства из тебя, как из горбуньи балерина! Но лучше уж занимайся своей мазней, главное, чтобы ты мне проблем не создавал, остальное меня не волнует».

В мае я вылетел в Ниццу к родным мамы – тете Фатиме и дяде Мураду. Они, насколько я успел понять, видели «прежнего меня» еще ребенком. Но, наверное, они были в курсе аварии и скандала вокруг нее.

Перед вылетом я места себе не находил. Почему Заганос убедил меня занять место Мехмета?! Почему я поддался, уступил?..

Мы совершили преступление.

Разве в нашей воле было решать, кто достоин жизни, а кто нет?!

А вдруг меня разоблачат на паспортном контроле?..

И вряд ли в семье Тугрил мне будут рады, зная про «Бэконсфилдское дело».

Я расплачивался если не за свои грехи, то за проступки человека, жизнью которого теперь жил.

В аэропорт меня сопровождала мама – после клиники я с трудом привыкал к нормальной человеческой жизни. Шум сбивал меня с толку, мне постоянно хотелось где-то спрятаться.

На мое счастье, людей, которые просто боялись полетов, оказалось достаточно, чтобы мое поведение не выглядело странным. Контроль перед вылетом я прошел. В салоне же моей соседкой оказалась приятная молодая женщина, которая с сочувствием спросила:

- Впервые летите?

- Д-да, - кивнул я.