Радин

Он хотел сказать, что ее портрет теперь принадлежит ему, но это всего лишь масло и холст, а ему надо видеть ее каждый день и поэтому он не уехал и не уедет, к тому же никакого дома у него нет. Он хотел сказать, что всегда искал такую девушку, стойкого солдатика с бешеным нравом, хозяйку медноцветной горы, способную вернуть ему покой и ремесло, но вместо этого достал из стакана лимонную корку и стал жевать, не в силах оторвать глаза от скатерти. Лиза встала, положила на стол монету, убрала волосы под шапку, взяла свою сумку и ушла.

* * *

Выйдя из чайной, Радин направился в сторону руа Лапа, привычно, как будто жил там уже полгода или год. Эти десять дней на севере тянулись вечно, словно в холме из ирландской сказки, где время течет по другим законам. Он ругал себя за то, что не смог подыскать слова, растерялся, как школьник, даже глаза поднять не сумел. Следовало признаться, что он не детектив, и заставить ее выслушать все до конца.

Все, что он знал о женщинах, стерлось, будто трава, на которой ночью плясали феи, живительная легкость, насмешливая ясность, победительное веселье – куда все подевалось, черт подери?

Вот так же беспомощен он был с Урсулой, когда она попросила его уйти, правда, в тот день он не слишком огорчился, скорее, озаботился. Зимой квартиру найти труднее, а комнату тем более, зимой такого рода возможности как будто замерзают, зато снега в городе днем с огнем не найдешь, снег бывает только в горах, в какой-нибудь Серра-да-Эштреле, куда без машины не доберешься.

Имя жены подходило ей не больше, чем серебряные кольца в ушах, которые она носила не снимая, или безразмерные свитера, которые она покупала в магазинчике своей кузины. Кто бы из нее точно не получился, так это предводительница похода одиннадцати тысяч дев, отказавшихся от любви.

Урсула усыпляла путника песнями, раздирала на части и пожирала, потом она вставала с постели и долго смотрела на себя в зеркало, переваривая добычу в молчании. Радин полагал, что, устроив его в клинику, она проводит ночи с кем-то другим, но в то время это его не слишком беспокоило. А теперь и подавно.

В лиссабонской клинике не было зеркал и вообще никакого стекла не было. Пластиковые окна, пластиковая посуда, пластиковые термометры. Больничная еда не шла ему впрок, от таблеток мутилось в голове, зато в полдень можно было подниматься на крышу и загорать на циновках, пока не явится сестра, которая всегда знала, где его найти.

Доктор Прошперу, который приходил к нему в клинике, был дружелюбным толстяком, любившим взять пациента за руку и водить пальцем по ладони, пьянство он называл наша маленькая проблема, а лекарства, которые в клинике давали горстями, – наши маленькие друзья.

Когда в день отъезда Радин зашел к администратору подписать счета, то в первый раз за два месяца увидел зеркало. Из зеркала на него смотрел смуглый человек с военным ежиком, рот у человека был обугленный, а глаза черные, сплошные, будто залитые горячим варом. Вернувшись домой, Радин собрал маленьких друзей в мешок и выбросил в мусорное ведро.

До полуночи он сидел в баре на углу и пил ледяной апельсиновый сок, от которого у него ломило зубы. Потом он вернулся, лег на кровать, пролежал неподвижно около часа и понял, что спать не сможет. Он пошел на кухню, чтобы достать таблетки из ведра, но Урсула уже выбросила мусор, так что он сидел и смотрел на спящую жену, пока не рассвело. Потом он пошел в ванную, включил воду, посмотрел в зеркало, увидел свой живот, казавшийся непристойно бледным оттого, что лицо и плечи загорели до черноты, и принялся смеяться, разинув рот и сморщившись. Вернее, он думал, что смеется, пока не понял, что лицо у него мокрое от слез.

Малу

как я сразу не догадалась, в чем там дело! ведь все было как на ладони: архив она не позволила из дома вынести, мол, не дай бог что случится с tesouro nacional, ну, понятное дело, отдай она бумаги, Кристиана бы и след простыл, вот она и села на архив, будто курица на яйца

падрон говорил, что лет через двадцать все войны будут происходить в голове, никаких переходов через альпы, морских боев, подумал плохо – хоп! – и нету человека

я подумала о Кристиане плохо, когда он в полчаса собрался и уехал со старухой, послушный, как теленок, раздавать мандарины в золотой фольге

я просто глазам не поверила! я ведь алмадскую утку для ужина купила и спрятала в погребе, он меня со святого Николая к себе не звал, все тело изнылось, металось внутри себя, будто сомик в аквариуме

скорее бы, скорее, думала я, укладывая хозяйкины вещи, одних халатов четыре штуки, будто на воды едет, а не елку в интернате открывать, и вдруг слышу, хозяйка в гостиной говорит, что дороги скользкие, возле браги автобус перевернулся, и тут он тихо так: я с вами поеду!

маленькая немецкая тварь, вот так я подумала, когда за ними закрылась дверь, потом я слушала, как поднимают ворота гаража, выводят машину, я даже слышала ее смех, мягкий такой, сытый, будто перепелку слопала, потом гаражная дверь лязгнула, и стало тихо