Этот образ приходит на ум, потому что Radiohead в ту пору были просто Е.Щ.Е. одной постгранжевой группой, которой совершенно определенно не
удалось воспользоваться шумихой, поднявшейся в то лето вокруг бритпопа. Пятеро ребят с университетским образованием, из Оксфорда, играющие «рок» типа U2, но без откровенного щегольства в духе Suede, Radiohead получили от ворот поворот со стороны жестокой британской музыкальной прессы. Отчасти эта враждебность была обусловлена жесткой неприязнью к среднему классу в еженедельных изданиях вроде NME и Melody Maker. «На гитаре может играть любой», – презрительно пел Йорк в дебютном альбоме Radiohead. Но в Великобритании лишь обездоленных всерьез воспринимают в качестве аватаров современной молодежи.Дебютный альбом Pablo Honey
был скучноват, но на нем все же была песня, которая сделала группу известной и едва не стала тем самым «убитым альбатросом», который их прикончил. Постскриптум к мрачному самоуничижению гранжа и его бездельникам-неудачникам, Creep была пугающим сеансом самобичевания, исполненная в самом извращенном стиле Йорка. «I’m a creep/I’m a weirdo, – страдал Томми-бой, – What the hell am I doing here?» А когда вы видели, как он это поет – изрыгая ярость, дрожа в конвульсиях, – эта ненависть к себе становилась токсичной. Курт Кобейн из затхлых коридоров провинциальных английских закрытых школ.То, что Creep стала хитом не где-нибудь, а в Америке, было вдвойне иронично, особенно когда Radiohead стали там выступать на всяких фестивалях «современного рока» вроде Beach Party и Weenie Roast.
– Когда Creep стала невероятно популярной, Capitol Records решили максимально на ней нажиться, – рассказывал сопродюсер Pablo Honey
Пол Колдери. – Они проводили конкурсы «I’m a creep» и давали рекламу с текстом, «Бивис и Баттхед говорят, что Radiohead не отстой».Хотя переизданный сингл Creep осенью 1993 года добрался до топ-10 британского хит-парада, американский успех заставил британскую прессу отнестись к Radiohead с еще бо́льшим подозрением. А еще именно с него начались непростые отношения группы с Америкой. С одной стороны, как U2 и The Police до них, они были готовы старательно трудиться, чтобы взломать американский рынок, и для этого вписались на несколько гастролей разогревающей группой. С другой стороны, Том Йорк был совсем не рад тому, что от них ждали постоянного общения со всеми подряд.
Тяжелый вопрос – как интеллигентной группе сохранить свою репутацию, при этом пытаясь продать свой товар на самом крупном музыкальном рынке мира, – мучает и Radiohead, и Capitol Records даже сейчас, когда начинается рекламная кампания в поддержку Kid A
.– Bonsoir, tout le monde!
[38]Первые же слова Йорка тут же располагают к нему насквозь промокшую и выжимающую свои футболки аудиторию Арле. (А Лиам Галлахер бы озаботился подобным жестом?) Через восемнадцать месяцев после того, как группа сказала «адью»
в парижском «Берси», Radiohead снова превратилась в настоящую концертную группу, а не просто сборник слухов на сайтах. Начав с Talk Show Host, любимой песни фанатов, вышедшей на обратной стороне сингла, группа быстро дает понять, что не утратила форму. Синтезаторы Джонни Гринвуда вьются вокруг закольцованного грува барабанщика Фила Селуэя и резких фанк-роковых аккордов ритм-гитариста Эда O’Брайена, а Йорк взрывается: «You want me? – рыдает он в самой откровенной строчке из песни. – Fuckin’ well come and find me!»[39]Насладившись аплодисментами, группа переходит к Bones, песне с прорывного второго альбома The Bends. «Now I can’t climb the stairs
, – завывает Йорк поверх бурных ритмов в стиле буги. – Pieces missing everywhere/Prozac painkillers…»[40] Джонни Г. теперь играет на гитаре; он яростно дергает струны, извлекая из них визжащие, дрожащие ноты.Мы чувствуем их всеми промокшими костями. Radiohead зажигает.
* * *
The Bends
(1995) изменил все. Записанный в состоянии «полукризиса», когда неизбежные трудности, которые предстоят любой группе, которая хочет прожить достаточно долго, начали зашкаливать, альбом катком проехался по своим неопрятным бритпоповым конкурентам.– The Bends
был не английским и не американским альбомом, – говорил Пол Колдери, который сводил альбом после того, как Джон Лекки (Magazine, Stone Roses и др.) спродюсировал его. – Он вызвал ощущение «Мы нигде не живем, и нам нигде не рады».