Радость моя, громкоголосая

— Пожалуй, мы поедем, — Айк поднялся на ноги, вопросительно посмотрел на полицейского и жену: — вы со мной?

— Езжай, Сонь, — Аллочка повернулась к подруге, — я дождусь, когда Олежек проснётся. Может, мне разрешат ночью подежурить? — она устремила на врача умоляющий взгляд, и тот сдался:

— ладно, оставайтесь!

Глава 22

Когда депрессия накрывала меня душной чёрной волной, я опять жалел, что автоматная очередь бандита прошла ниже, чем следовало. Я ничего не мог с собой поделать: капризничал, как ребёнок, придирался к жене и в кровь искусывал губы, чтобы не срывать своё отчаяние на детях.

Радость моя, моя любовь — она всё понимала, терпеливо снося моё дурное настроение, мой враз испортившийся характер, бешенство, которое охватывало меня, когда в который уж раз я падал на пол при попытке встать хотя бы на костыли.

Родная моя, сколько же терпения и любви хранило её золотое сердечко! Она не позволила мне спать отдельно, и ночами, порой, я просыпался от её затаённого плача, но она никогда не сознавалась в этом. А утром я опять видел её любящий взгляд и ласковую улыбку.

Вскоре, после моей выписки из больницы, она крепко обняла меня ночью, и я почувствовал, как она осторожно потянула с меня трусы. Я боялся думать, как у нас всё получится и ограничивался поцелуями, хотя неутолённое желание терзало меня, но моя Аллочка решительно развеяла мои сомнения. Моя ненаглядная уверенно оседлала меня и, несмотря на мою откровенную нерешительность… Увы, несмотря на приличную эрекцию, я не смог доставить ей удовольствие. Я мгновенно закончил, и это окончательно добило меня. Ни единым звуком моя хорошая не дала мне почувствовать своё разочарование. О, с какой радостью я принял бы смерть! Целуя жену, я сбивчиво просил простить меня и, в отчаянии, предлагал ей найти мужчину, который бы смог заменить меня в постели. Ответом мне стала пощёчина.

А потом моя Радость разрыдалась, прижимаясь ко мне, крепко обнимая и содрогаясь всем телом. Я был раздавлен, уничтожен свалившимся на нас несчастьем и не видел впереди никакого просвета.

Под утро мы, наконец, успокоились и повторили попытку. В этот раз, к моей несказанной радости, я смог продержаться до тех пор, когда Аллочка, тихо вскрикнув, без сил упала ко мне на грудь и замерла. Этот наш первый, после моей травмы, любовный акт внушил нам надежду, хотя я был бледной копией прежнего мужчины.

Я уговорил её немного поспать, ведь утром она пойдёт на работу. По-прежнему обнимая меня, моя родная вскоре уснула, а я… всё думал и не видел выхода.

Эти полгода после выписки из больницы нелегко дались моей семье. Меня раздражали постоянные посетители, которые не оставляли меня в покое. Чуть ли не каждый день к нам обязательно заглядывал кто-то из моих бывших сослуживцев. Мне было тяжело видеть их: бодрых, энергичных, полных сил. Я не хотел видеть даже Гранецких, ставших частыми гостями в нашем доме, и однажды грубо сказал Софье: — похоже, вы с Айком совсем забросили своих детей и перебрались к нам! — она растерялась и не нашлась, что ответить. Её муж, присутствующий тут же, нахмурился. Глаза налились янтарной желтизной, зрачки стремительно стали сужаться, превращаясь в вертикальные щели. Я вызывающе не отводил взгляд, стремясь спровоцировать вожака на расправу с непокорным. Но, проклятье! Он был слишком силён! Моргнув, он взял под контроль своего волка и хмуро сказал:

— Олег, стыдись!

И, действительно, я был готов провалиться сквозь землю! В отчаянии, глядя на Софью, я пробормотал: — Соня, простите мне это хамство! Наверно, рассудок отказывает мне! — Я нерешительно протянул ей руку, и она, грустно улыбнувшись, пожала её:

— Олег, мы с Айком никогда не оставим вас с Аллой. Придётся тебе с этим смириться.

Иногда забегал Карен, хмыкал, глядя на меня. Однажды он потащил меня в больницу, на рентген, а потом сказал нам с Аллочкой, что повреждённое нервное окончание, которое под микроскопом скреплял скобкой нейрохирург, кажется, срослось. Но почему по-прежнему неподвижны и бесчувственны мои ноги, он не мог понять. Васильченко, которому Карен постоянно звонил, тоже не мог сказать ничего определённого и предлагал ещё одну операцию, но я уже утратил всякую надежду и отказался.

Айк обсуждал с Советом Стаи мою отправку в Москву, в нейрохирургическое отделение Российского хирургического Центра, но всё это требовало долгих согласований и преодоления бюрократического сопротивления.

Зима прошла для меня чередой тоскливых серых дней. Мои дети подрастали. Уже и Артём без устали бегал по дому, а я неуклюже спешил за ним в своей инвалидной коляске, боясь, чтобы шалун не ушибся.

Приходил из школы Пол и деловито интересовался, обедал ли я. Разогревая суп, он весело рассказывал мне о событиях школьной жизни, и его неунывающая мордашка отвлекала меня от тягостных дум.

Однажды, под вечер, позвонила моя Радость и виновато сказала: — Олежек, ты не будешь возражать, если я после работы ненадолго забегу к Соньке? Она что-то просила прийти, а по телефону ничего говорить не стала.