Радуга

Господин Кезис догнал лабанорский цыганский табор неподалеку от деревни Перлоя. При виде страшного тощего пса и еще более страшного заросшего щетиной человека глава табора Архипий Кривоносый насмерть перепугался и закричал, что его сына Мишки больше нету, что он никогда уже не будет воровать ни жеребцов, ни кобыл, что его застрелили из засады среди бела дня накануне святого Иоанна, когда он поил коня из озера Айсетас. Не краденого, купленного! У господина Крауялиса!.. Коня тоже уложили... Если не верите — взгляните на шкуру Вихря. Вот она сохнет на сухостое, а рядом — свадебный костюм Мишки. Смотрите, он прострелен. Слева, точь-в-точь в том месте, где билось сердце отважного цыгана. За что же он погиб, молодой да красивый? За что, захлебываясь солеными слезами, цыгане должны питаться подтухшей кониной среди жаркого лета? Да будет проклят этот край и этот человек! Не один! Двое. Да, да. Убийцы были вдвоем. Маленькие цыганята купались в озере и видели, как они, такую обиду причинив табору, ускакали на конях будто сумасшедшие. В сторону Пашвяндре. Пускай господь, верховный судия наш, отнимет речь у Архипки Кривоносого, но он, упав на колени и воздев руки к небу, смеет воскликнуть: «Это дело рук начальника кукучяйской полиции господина Мешкяле!» Так и Мишка, умирая, сказал. Мешкяле отомстил ему за кривасальскую Фатиму-колдунью. Мешкяле не мог вынести такого стыда, что наследник Архипки Кривоносого Мишка Неуловимый отбил у него любовницу, с которой они в избенке на околице Кривасалиса два лета каждой субботней ночью ворковали будто голубки да миловались. Да провалится Мешкяле головой вниз в тартарары за то, что обманул Фатиму-колдунью и опозоренную оставил с ребеночком белобрысым. Да возвысится на небеси Мишка, который полюбил ее, опозоренную, и ее ребеночка усыновил. Да встретятся они все трое у трона господнего и хоть там будут счастливы. Уходи ты, несчастный человек, подальше от глаз Архипки Кривоносого. Цыгане тебе ничем не могут помочь, как и ты им. Разве что помолимся вместе, чтобы на земле было поменьше насилия, убийств и поменьше полиции, поменьше всяких Мешкяле... Во веки веков — аминь. А если не веришь ты слову Архипки Кривоносого, то вернись назад к Айсетасу, найди высокую сосну с опаленной молнией верхушкой возле дороги на Салдутишкис. Под этой сосной похоронен Мишка. На белой его могиле белый крест стоит. На другой стороне озера старый лодочник Изидорюс Швегжда живет. Он тебе скажет, что Архипий Кривоносый не врал. А где Мешкяле Фатиму и своего сыночка закопал — ни одна душа не знает, кроме него — убийцы треклятого, посмевшего недавно вместе с высоким начальником из Утяны заставлять плясать за большие деньги цыганок, несмотря на траур. Если не боишься — спроси у него самого, узнай. Мы похороним бедную Фатиму рядом со своим Мишкой... И ее ребеночка некрещеного... И помолимся, и зарыдаем, как только мы, цыгане, умеем. Не за деньги. От всего сердца.

С этими словами Архипия повернулся весь табор к башне костела в Перлое, упал на колени и зарыдал... Мучительно, непонятными словами.

Когда Кезис проснулся, не было ни цыган, ни их рыданий. Один только Папоротник неподалеку догрызал огромную белую кость и зыркал слезящимися глазами не то весело, не то сердито на хозяина.

Вот тогда и вспыхнули в голове господина Кезиса целых семь радуг! Боже мой, какой он был дурак, раз ухлопал зря столько времени да столько дороги пешком протопав! Не за цыганами ему надо было гнаться. Не за цыганами, а могилу Фатимы искать. Ведь для этого есть все данные. Сам Заранка в своем рапорте, сознательно или нет, выдал себя, посвятив столько внимания засаде Мешкяле и Анастазаса у Рубикяйского леса...

Жаркая волна залила затылок Кезиса, хлынула во все тело. Исчезли усталость и голод. Он вскочил, схватил собаку за поводок и снова тронулся в путь. Не вперед. Назад.

Трое суток спустя добрался до Кривасалиса. Люди приютили его и покормили, как несчастного сумасшедшего погорельца, и Кезис разузнал, где избенка Фатимы Пабиржите. Тайно переночевав в ней с единственной целью, чтобы Папоротник вволю нанюхился запахов ее одежды, под утро, еще до рассвета, сунул сорочку Фатимы за пазуху (для собаки — чтоб запах припоминать) и отправился по кукучяйской дороге. Добравшись под вечер до хутора Блажиса, зашел было проверить, жив ли еще его соратник, и удивился страшно, когда тот в одной сорочке на двор выбежал и, спустив злого пса с железной цепи, крикнул:

— Саргис, куси! Вырви клок мяса у погорельца да мне принеси! Будет чем кур кормить!