Радуга

Проснулся от того, что его лизал Папоротник. Во рту было сухо, голова болела, зубы отбивали дробь. Трясла дрожь, а воздух лучился красочными кругами, каждое дерево, каждая веточка и даже Папоротник были обведены красным контуром. Мир стал удивителен. Оставалось только чуть-чуть согреться и приступить к своим подвигам, потому что солнце вместо того, чтобы подниматься, опускалось все ниже, окрашивая кровью небо и землю. Черт возьми. Значит, проспал целый день. Спасибо тебе, Папоротник, что разбудил. Когда вы вернетесь домой, хозяин устроит в твою честь пир. Призвав на помощь своих агентов, изловит всех бродячих сук и псов Утянского уезда и торжественным голосом монаха Еронимаса спросит: «Кто вы такие, братья и сестры, по сравнению с моим Папоротником?»... И ответит: „Sine nomine vulgus“, или, выражаясь языком Юлийонаса Заранки, — беспаспортная толпа, люмпен — пролетариат! Всех вас перевешать надо, перестрелять, на цепь посадить. Но заслуги Папоротника перед полицией государственной безопасности и самим господином Зенонасом Кезисом дают основание провозгласить вселенское отпущение грехов или, говоря служебным языком, амнистировать вас, отпустить на лоно природы... Так что лайте и войте от счастья. Ваш спаситель Папоротник тоже последует за вами, поскольку вместе со своим хозяином бросает собачью службу в полиции безопасности и с этих пор вместо уголовного Государственного кодекса исповедует лишь законы природы».

Ах, Папоротник, последний раз хозяин привязывает тебя под елью и в последний раз тебе говорит:

— Охраняй могилу Фатимы и чтоб не пискнул, пока я не вернусь.

Расцеловался господин Кезис со своим мудрым псом и унёс свою разгоряченную голову, продираясь через кусты.

Рокас Чюжас уже сгорал от нетерпения и до смерти обрадовался, что разбойник вернулся от своей бабы такой посвежевший, багровый, будто свекла. Его собственные румяные щеки малость распухли и были исцарапаны. Оказывается, позавчера ночью, когда он шел к Стасе, у гумна Швецкуса на него набросился с топором Анастазас. Если бы не браунинг, вряд ли бы унес ноги. При виде оружия Анастазас упал ничком и завыл: «Пятрюкас, помилуй! Оставь покамест в живых. Я исправлюсь!»

Рокас Чюжас, не зная, что делать, отобрал у него топор, стукнул его рукоятью браунинга по хребту и убежал, потому что из баньки уже выскочила Стасе в одной сорочке и закричала: «Пятрюкас, где ты?» Весь городок теперь звенит, что Пятрас Летулис шел в гости к своей любимой... Тем более, что Анастазас, очнувшись после испуга, твердит то же самое... Так что вряд ли стоит сегодня ночью соваться в Кукучяй, когда вся полиция и шаулисы на ногах... Вдобавок, Мешкяле снова вызвал из Утяны этого ужака Заранку. Дочка Гужаса Пракседа распустила слух, что после двенадцати ночи под его руководством полиция произведет повальный обыск в квартале босяков, чтобы найти Пятраса Летулиса и золото пани Шмигельской, которое, по словам Тамошюса Пурошюса цыган Мишка раздал работягам, что помогли выпустить из кутузки колдунью Фатиму. Так что весь городок не сомкнет глаз. Будет бодрствовать. Слишком уж рискованно. Может, отложим поход на другой день.

Но господин Кезис проявил настойчивость. Его мозг полыхал ярким и жарким огнем. Он вырвал из рук Рокаса Чюжаса револьвер, вставил обойму и бегом пустился в Кукучяй. Риск — благородное дело. У кого нету храбрости, тому разбойником не быть. Надо успеть справиться с этими сволочами еще до двенадцати ночи.

— Дядя! Дяденька, что ты придумал?

— Мы их всех в кутузку запрем и подпалим. Ха-ха-ха! — задыхаясь, хохотал Кезис и уже видел, видел воочию, как Юлийонас Заранка корчится в пламени.

— Дяденька, ты — как знаешь... Я не могу... Мне завтра рано вставать... — заохал Рокас Чюжас.

— Не канючь! Вперед, наймит Блажиса, раб презренный! — скомандовал господин Кезис и ткнул дулом револьвера в спину Рокаса.

— Дяденька — смилуйся... У меня вся жизнь впереди.

— Нет дороги назад. Закаляйся, Рокас Чюжас. Разбойниками и убийцами не рождаются, а становятся.

— Дяденька!..

— Ни слова! Ухлопаю как собаку!

— О, господи, боже мой! Бегу!

Но перед самым городком Рокас Чюжас скорчился в три погибели на земле и стал божиться, что у него кишки скрутило. Господину Кезису некогда было с ним валандаться, потому что он уже догорал. Пламя из головы перекинулось во все тело. Запахло пеплом и дымом. Неужто он заболел? Неужто!..

— А ну тебя!.. Покажи, где изба Пурошюса, и чеши домой!

— Вон там, где высокий тополь.

— Спокойной ночи, презренный трус!

— Дяденька, что ты надумал?..

— Если сын работяги меня выдает на полпути, то, может, вор приютит...

— Дяденька, откуда ты его знаешь?

— Не твое дело.

— Дяденька, он заодно с полицией идет. Попадешься.

— Прочь!