Радуга

И хорошо Рокасу. Смерть как хорошо, что барышня Кернюте внимательно его слушает, добрыми глазами на него смотрит и верит... Рассказывал бы он сказку свою днем и ночью, без конца, но босые мужики, бабы и дети, заморив червячка, уже возжаждали духовных радостей. Верно сказал когда-то Умник Йонас: «Человек — не свинья, не одной жратвой жив...» Так что встал Кулешюс с обоими своими крестниками из-за стола и, наяривая на гармонике, печально и торжественно запел:

Мы от порта морского отреклись,
Рыбака Каститиса дождались!
Аллилуйя!

Рыбака Каститиса, хоть моря нет, —

Мужика веселого, как солнца свет, —

подхватил Напалис. Дальше уже пели втроем, то дружно, то поочередно, восхваляя Каститиса и его приятеля Пятрюкаса Летулиса, родителей обоих новорожденных да их крестных... А о Рокасе — ни словечка! Скис Рокас, нос повесил. А вот учительнице Кернюте куплеты очень понравились. Слушала она их, разинув рот, и плакала от смеха, и хлопала в белые ладоши. Не станешь же теперь мешать ей разговором... А что творилось после торжественной части, когда Напалис, притащив из сеней петуха, галку и трех воробьев своего воспитания, начал цирк показывать, играя на свирели... В довершение Виргуте забралась под мышку к куме и стала взахлеб ей рассказывать про мечту Напалиса — этим летом непременно поймать самую умную из птиц — черного ворона и научить его танцевать с галкой фокстрот на улице под чириканье трех воробьев и пение петуха...

Терпел, терпел Рокас и не выдержал:

— Напалис, птичник несчастный, хватит комедию ломать! Зигмас, давай польку кумы!

И поклонился низко Рокас барышне Кернюте и взял ее за белую ручку.

— Ирод! Алексюсу положено первый танец танцевать!

— Пускай Алексюс своих крестников баюкает!

Захохотали босяки, а Зигмас заиграл, вскочив на лавку. Притопнул Рокас, присел и давай носить барышню Кернюте по избе, будто ястреб голубку, все выше поднимая к потолку в такт бешеной польки...

— Боже, вот мужчина! Не заметили, как вырос!

— То-то, ага. Хорошо молодому.

— Наш Рокас не хуже викария!

— То-то... Не приведи господь.

— Хороша девка. А гляди — псу под хвост пойдет.

— Говорят, Чернюс теперь из-за нее с ума сходит — свою-то викарию одолжил.

— А ну их к лешему — и Чернюса, и викария.

— А что я говорю? Нет хуже войны, голода, чумы да в старых девах сидеть.

Захватило дух у Кернюте, не выдержала она такой бешеной польки. Стала ее головка на плечо клониться, из волос шпильки посыпались, блузочка задралась, золотой крестик на спине замелькал.

— Рокутис, хватит!

— Ирод, пусти ее!

— Да будет воля ваша как на небе, так и на земле!

После этого стали танцевать все босяки, а Рокас ничего больше не видел, кроме Кернюте, ее огромных голубых глаз, раскрасневшегося лица да холмиков грудей, не умещавшихся под блузочкой... Господи милосердный, почему он до сих пор этой ангелицы не замечал! Змея, змея ты, Микасе! Ужалила в потемках и думаешь, что у Рокаса голова закружилась!

— Почему вы так смотрите на меня, Рокутис?

— Вот не думал, что вы так легко танцуете.

— Помолодела я с тобой, Рокутис.

— А вы молоды и без меня были, барышня.

— Была, Рокутис. Была и забыла, когда это было, — вздохнула Кернюте, и черт ее дернул своим душистым платком смахнуть Рокасу испарину со лба.

Рокас схватил руку кумы и стиснул покрепче:

— Барышня, когда я в армии отслужу, я вас найду.

— А сколько тебе годков до армии осталось? — улыбнулась во весь рот Кернюте.

— Один...

— Ах, Рокутис... Какой ты врунишка!

— Лучше говорите, что у вас есть другой... Я для вас прост...

— Виргуте, где картина моего Андрюса?

— Уже несем! Уже несем!

И снова все пошло к черту. Затихла музыка, остановились танцоры, прекратились речи. В дверь вошли Аукштуолис с примусной лампой, и Виргуте с картиной Андрюса чуть ли не в две сажени величиной, будто карта Литвы, прикрепленная на тонкой жердочке. Когда картину повесили на стене в красном углу, вся изба так и ахнула. Боже мой, какая красотища! Пожалуй, даже красивее, чем настоящий лес в самый разгар весны. Не то просека, не то перелесок, посреди которого лежит огромный лось с высоченной короной рогов. Не просто лежит. Подстрелен и кровоточит. А вокруг раненого какие только звери да зверюшки не сбежались, какие только птицы да пичужки не слетелись. Полно их на земле, ветки деревьев под их тяжестью склонились. И все звери и птицы плачут. И слезы у всех голубые. От этих слез даже лес поголубел, лужи голубые блестят, и ручеек бежит, смешав воду с кровью лося, и фиалка проклевывается из-под снега, словно глаз небес. А сквозь этот туман на лесной прогалине просвечивает радуга, осененная крылом синей птицы.