Радуга

Взвизгнула, заверещала пани Милда и сдалась, раскинув в стороны руки, обмякнув всем телом да разразившись обильными слезами. И с Сильвестрасом такое бывало... И с Сильвестрасом. Упаси боже в такой час от свидетелей.

Так что Блажис перво-наперво задвинул засов на двери и лишь после этого силой оторвал от пани Милды Анастазаса, отпихнул в сторону и, откупорив бутылочку водки, принялся отпаивать пани Милду:

— Все хорошо, мадам. Все идет как по маслу.

Пани Милда, хлебнув глоточек-другой, глаза закрыла, а Блажис, смочив в водке носовой платок, принялся вытирать ей кровь с шеи да вздыхать:

— Ну и дьявол же ты, Анастазас. В жизни не думал, что ты такой бешеный бабник.

— А что это было, дядя, скажите на милость? — окончательно растерявшись, спросил Анастазас.

— Что было? Любовь с первого взгляда.

— Дядя, ты шуток не шути. Я — не дурак.

— Раз не дурак, то отвечай мне как ксендзу на исповеди, что ты чувствовал, когда оказался близехонько к пани Милде?

— Очень трудно описать, дядя. Поначалу ни то, ни се было, потом какая-то слабость нашла, а в самом конце задушить ее, гадюку, вздумал. Тьфу, чтоб ее нелегкая!

— Очень хорошо. Так и должно быть, сынок. Оба вы — из одного теста, потому что в объятиях голову теряете.

— Мне кажется, она пьяна.

— Не пьяна, а бабьих желаний полна.

— Не дай боже с такой... всю жизнь...

— Вот голова дубовая! — прошипел Блажис, будто ужак из-под куста папоротника и, дав хлебнуть Анастазасу глоточек водки, принялся объяснять, что муж и жена — это смертельные враги со времен Адама и Евы, а семья — это вечная борьба. Из этой вражды и дети кучами рождаются.

— Разве что так.

— Так, так. Не иначе. — И, дав отхлебнуть еще глоточек, Блажис погладил Анастазаса, как отец сына. — Я тебе говорю, сынок, эта баба — хоть куда... И ты — не в пример тем двум ее мужьям — у шляхтичей-то кишка тонка. Потому и померли оба, что силенок не хватило с ней совладать.

— Не сердись, дядя. Тело ее мне бы понравилось. А вот душа... Дядя, мне сдается, она бесноватая.

— Господи, не завидуй моему счастью, — простонала во сне Милда.

— Слышишь, безбожник?

— Дядя, эти слова не ее... Эти слова из представления Кернюте.

— Неважно, откуда... Важно, что пани Милда добрая католичка и даже в пламени страстей к божьей помощи взывает.

— Не надо было ее поить, дядя.

— Замолчи! Так надо! Такой порядок после доброго сватовства, — объяснял Блажис. — А тебе сейчас придется посидеть рядом с пани Милдой, пока она не проснется, а я между тем сбегаю погляжу, что в доме творится.

— Дядя!

— Тихо! Закройся изнутри и никого не впускай. Когда я вернусь, сделаешь, что прикажу. Если вдруг страшно тебе станет, на тебе — бутылочка. Лизни сам, но пани Милде — ни капли больше. Понял?

— Дядя?!.

— Кончен разговор.

Дальше все шло по плану Блажиса. Шустро и ловко, как только он умел. Не зря Блажиса во всей Аукштайтии величали королем мошенников и сватов.

Будто на крыльях влетел Блажис в батрацкую, где Эфруне с тремя батраками и двумя девками сидела за ужином, выставил на стол вторую бутылочку водки и торжественно заявил, что в гостиной сын старосты Тринкунаса Анастазас уже спелся с пани Милдой. Сват, мол, там уже не надобен. За дверь они свата выдворили, а сами заперлись. Видишь, как бывает, когда снюхаются не молодые-зеленые, а малость постаревшие. Не приходится свату их головы сводить да объяснять, что делать: лошади к овсу или овсу к лошади идти.

— Ха-ха-ха!

— Хи-хи.

До поздней ночи звенел смех в батрацкой, потому что Блажис, наливая по капельке водочки батракам и девкам, трепал языком, рассказывая всякие небылицы из своей сватовской практики, да отпускал соленые шуточки. Даже графиня Мартина спустилась из своей комнаты посмотреть, что тут творится, в чем причина такого чарующего смеха. При виде графини Блажис тут же напустил на себя скорбь, поцеловал ее ручки, чмокнул в лоб, вспомнил графа Михалека, якобы старого своего приятеля, выразил огорчение, что его сиятельство так скоропостижно постучался во врата рая... И вдруг за голову схватился. Господи, так кто же будет первой подружкой у пани Шмигельской, если барышня Мартина все еще в трауре?..

Графиня, конечно, ничегошеньки не поняла. Пришлось Блажису снова все объяснять сначала: какое счастье привалило ее крестной пани Милде, какой славный мужчина к ней сегодня вечером посватался. Первый кукучяйский шаулис. Правда, хроменький, росточку небольшого, зато здоров как бык, патриотически настроен, в любую минуту готов голову сложить за родину Литву, и полон добродетели, как сыр свата тмином...

И, достав из кармана кусок сушеного сыра, отломил и угостил графиню, приглашая ее вкусить этого сыра, чтоб выросла она стройной и статной и королевича своих грез верхом на борзом коне увидала во сне. А может, уже приезжает к ней королевич-то?