Радуга

Зарделась Мартина как утренняя заря, опустила свои большущие глазищи. Блажис понял, что попал прямо в сердце. Бог ты мой, как бежит время! Давно ли, кажется, пани Милда везла тебя, окрестив, из костела, когда горбун Кулешюс на дороге стал и твоему крестному отцу Бакшису в лицо песенки швырял, а вот намедни после похорон графа тот же самый горбатый дьявол, говорят, пани Милде и барышне уже супружеское счастье предрекал. Легкая рука у горбуна проклятого. Глянь, крестная мамаша уже на седьмом небе. Сейчас очередь барышни. Никуда от этого не денешься. Никуда. С таким поместьем, да такая прехорошенькая и вся душистая, будто росистый розан... Ох, придется славно потрудиться старику Блажису, пока он подходящего жениха для нее подыщет в раю или в преисподней! А может, уже нашелся кавалер здесь, на грешной земле? Может, седой сват уже опоздал? Что ж. Молодой-зеленой замуж выйдя, не пожалеешь, как вот пани Милда, которая собирается уже третий раз счастливо к алтарю шагать.

— Нет. Я выйду замуж только один раз, — неожиданно для всех сказала Мартина.

— Не может быть, барышня. А если первый избранник помрет или откажется, не приведи господи?

— Тогда и мне конец, — вдруг побледнев, негромко сказала Мартина.

— Вот и спорь, старый необразованный сват, с теперешней молодежью. Сдаюсь, барышня. Кто умеет красиво любить, тот умеет и красиво смерть принять... Таких невест, как вы, барышня, во всей Аукштайтии даже на трех пальцах не перечтешь. Чего доброго, ты одна такая гордая. Одна-единственная, как большой палец Жемасуолиса из Асмалай.

И вдруг, подняв кукиш, на белой кафельной печке такую тень курносой девчонки посадил с шевелящимися ушами, что вся челядь со смеху едва не померла. Мартина сбежала бы, но Блажис схватил ее за руку и спросил, чует ли ее сердце, что первым дружкой Анастазас приглашает ее опекуна — господина Мешкяле. Если поставить рядом с таким мужчиной Мартину — ох, и парочка бы вышла — ну просто лось да косуля. Жениху с невестой впору спрятаться. Весь костел только на первых дружек смотрел бы, а языкастые бабы дохли бы от любопытства: «Господи, не завидуй их счастью». Неважно, что лось уже возраста Христова, а у косули едва-едва сосцы проклюнулись. Неважно! Побудет ей лось и за отца, и за брата, и за милого.

— Пустите, — прошептала Мартина, зажмурившись от стыда. — Пусти, дядя...

Но Блажис стиснул нежные лапки своими ручищами, стал звать ее проведать хворого папашу Бакшиса и по этому случаю вымолить разрешения побыть подружкой, чтобы снял он хоть на три дня свадьбы с нее траур.

— Не хочу. Не надо.

— Почему? Дружка не по душе, или сам жених?

— Нет. Невеста.

— Вот те и на. Перекрестись, барышня! Неужто своей крестной матери счастья не желаешь или меня, старика, за нос водишь? Ах ты, бесстыдница... Бесстыдница!

— Она пьяница, дядя. За нее всем нам стыдно. И господину Болесловасу тоже. И верить ей нельзя. Сама не знает, что говорит, когда напьется. Одно обещает, а другое делает. Она и вас обманет. Она пьяная сама с собой разговаривает.

— Прости, доченька, — довольно захохотал Блажис. — Не верю ни единому твоему слову. Пани Милда была трезва, как летнее небо, когда мы с женихом в гостиную вошли. Лучше говори, какая кошка между вами пробежала?

— Делайте, как знаете. Пожалеете.

Мартина кое-как вырвалась и пулей метнулась в дверь. Эфруне — за ней. Блажис, изобразив удивление, выпучил глаза, усы встопорщил и стал спрашивать у челяди, есть ли хоть грамм правды в том, что наговорила графиня. Батраки и девки виновато потупили глаза, а старший батрак Мотеюс, исполняющий обязанности эконома, ответил:

— Нехорошо о своей хозяйке дурное за глаза говорить, однако...