Радуга

— Да пропади ты пропадом!.. — застонал Блажис, проводив Фатиму в дверь и явственно услышав в стороне Рубикяйского леса ржание жеребца. — Могла мне Вихря Крауялиса продать. Больше бы загребла.

— Не унывай, старик. Я тебе племенного быка из Пашвяндре достану, если выгорит дело со сватовством. Бык, говорят, больше оплачивается держать.

— Не учи ученого.

— Сладких тебе снов с горьким перцем!

Когда Фатима канула во мрак, Блажис перекрестился и, почему-то вспомнив февральское представление в доме шаулисов, негромко сказал:

— Господи, не завидуй моему счастью.

Дня через два, хорошо обмозговав предстоящее сватовство, с горем пополам убедив стариков Тринкунасов, что о лучшей снохе, чем вдова Шмигельского, и мечтать не приходится, Блажис перекрестился, трижды сплюнул через левое плечо и укатил с Анастазасом в Пашвяндре. На сей раз без бубенцов. Как ни верти, а в поместье — траур. По этой самой причине Блажис, когда их с Анастазасом ввели в гостиную, где пани Милда, утонув в мягком кресле, встретила их похоронным взглядом, не стал молоть сватовскую чепуху, а коротко и ясно изложил причину своего прибытия и те мотивы, руководствуясь которыми, он смеет взывать к сердцу дамы и уповать на положительный ответ.

Воцарилась долгая и неприветливая тишина. Пани Милда все больше таращила мутные глаза и все круче выпячивала белую декольтированную грудь. Когда Анастазас, схлопотав от свата кулаком в бок, кинулся целовать ей руку, случилось непредвиденное. Пани Милда вдруг вцепилась обеими руками Анастазасу в вихры и, бросив его на колени перед собой, просипела:

— Я давно тебя жду, проклятущий!..

Поскольку Анастазас от счастья и испуга лишился дара речи, Блажис ответил:

— Спасибо за доброе сердце, пани Милда.

— Погоди! Где твои рога, нечистый?

— Еще вырасти не успели, — захихикал Блажис, удивленный остроумием пани Милды.

— Не ври! Ты уже зрелый черт.

— Да и вы не первой молодости, почтенная, — не сдавался Блажис в пылу сватовства. — Два сапога пара.

— Я сапожников не звала. Говори прямо — какие твои намерения, лукавый?

— Неужто вам не говорили?

— Повтори еще раз!

— Ах, пани Милда, мы, черти — рода мужского. Через вашу лакомую плоть желаем вашу непорочную душу заполучить.

— Не дамся! Отвяжись, безрогий чертяка!

— Анастазас, не спи. Покажи пани Милде, какая у тебя мышца!

Анастазас подскочил будто на иголках и, цапнув пани Милду за широкие чресла, рывком выдрал ее из мягкого кресла, как прошлогоднюю репу из погреба... Выдрав, поднял да захрипел отчаянно.

— О, дева Мария! — стонала пани Милда, покачиваясь вместе с Анастазасом.

— Видишь, пани Шмигельска?! Чуешь, какая мощь твою плоть вздымает, к твоей душе вожделеет?! — заулыбался Блажис, потирая руки от удовольствия, что сватовство идет как по маслу. — Не урони, Анастазас. Держи, как ксендз дароносицу. Дай слово, что эту женщину будешь носить на руках до могилы!

— Даю!

— Отвяжись, проклятый! Я не хочу могилы.

— Святая правда. Зачем могила, когда в кровати еще есть сила! — и, достав из-за пазухи бутылочку, Блажис воскликнул: — Анастазас, не надорвись! Эта пани покамест еще не твоя. Неси ее лучше к столу переговоров. Выпьем на брудершафт и подпишем договор кровью. Будь что будет. А когда от вашей близости родится безрогий бесенок, зовите меня, старого рогатого, в кумовья. Только не забудьте мне кумой подобрать чертовку молодую да ядреную, чтобы на крестинах лопнули со смеху пекло и рай да кукучяйский костел треснул. Анастазас, где ты? Анастазас, держись!

Но было уже поздно. Случилось второе неожиданное событие. Пани Милда отшатнулась всем телом, ногтями прошлась по лицу Анастазаса и стала навзничь валиться на пол.

— Пусти!

Анастазас не пустил. Повалился вместе с ней. Добровольно полетел. Как во сне. Шлепнулся мягко, обе руки похоронив под ляжками пани Милды да окровавленным носом уткнувшись ей в грудь.

— Я те покажу, дьявол проклятый! — шипела пани Милда и еще яростнее трудилась ногтями, щипала волосы Анастазаса, драла уши, глаза ковыряла — ну просто сова, поймавшая ночью крысу.

— Дядя! Спаси!

— Пани Милда! Мадам! Побаловались, и хватит. Об этом уговора не было, — охал Блажис, только теперь увидев, что шуток нету, только теперь поняв, что пани Милда выкобенивается точь-в-точь как его старший брат Сильвестрас, вечный ему упокой, когда он вернулся из Петербурга спившись, подцепив белую горячку. Та самая картина. Глаза, бывало, закатит, всем телом обмякнет, и с чертями под столом дерется... Как войдет в раж, то иначе его не уймешь, кроме как пинком в живот. Вот гадюка Фатима! Объехала Блажиса на старости лет. Выставила на посмешище. Отомстила. Но Блажис не был бы Блажисом, если б потерял хладнокровие:

— Анастазас, голову вверх! Упрись ногами! В губы вцепись! В губы, дурак! Неужто не знаешь, старый холостяк проклятый, как баб успокаивают?!

Анастазас повиновался, но только ноги оказались коротки. Не дотянувшись до губ, вцепился зубами в шею.