Райские птички

Вот так всегда и происходит. Когда сутки наполнены делами, хочется побольше свободного времени для чтения, прогулок и просто — тишины, в которой только и способна рождаться музыка. Хочется скрыться ото всех, закрыть глаза, заткнуть уши, и пить одиночество крохотными глотками, как апельсиновый сок со льдом.

Джереми не очень любил школьные занятия. Скучал на математике, презирал домоводство, лепил криво, а рисовал, точно корова хвостом. Он бы с радостью оставил уроки Триоль, а остальное стёр из расписания.

Теперь свободного времени было с избытком, а избыток его, как известно — штука вредная. Вместо того чтобы сидеть в библиотеке или загорать на берегу, Джереми зачем–то гулял по Эколе, забредая в самые дальние и укромные уголки, в которые прежде и в голову не пришло бы заглянуть. Он как будто проверял границы своей свободы. И — как ребёнок, впервые в жизни разломавший часы, вдруг обнаруживает под гладким циферблатом непонятные шестерёнки — так и Джереми натыкался на все новые и новые постройки, о назначении которых не подозревал.

Ранним утром, когда все ещё спали, он прошел до конца «длинного» пляжа и очутился на незнакомой лодочной станции, где под навесом, блестя свежевыкрашенными боками, дремали новёхонькие катера. А ему–то казалось, что в Эколе есть только вёсельные лодки! Водить катер он не умел, но от желания — немедленно, прямо сейчас — покататься на таком сладко заныло под ложечкой. Он, должно быть, летит, как птица — как чайка, разрезая волны белоснежной грудью, скользя по воде, но устремляясь в небо, и широкая пенистая дорожка стелется за ним следом.

За лодочной станцией, открывалась каменная площадка с огромной, выведенной масляной краской буквой «H» посередине. Джереми, как ни напрягал фантазию, не мог угадать, для чего она служит. Вероятно, для какой–то игры.

Он блуждал неподалеку от карьера, в котором скульпторы Эколы брали глину для своих поделок, и находил там обрезки труб, катушки с проводами, железные трансформаторные будки и приземистые, длинные строения, запертые на амбарные замки. Оконные стёкла закрашены, на дверях таблички с требованием носить защитную одежду и обувь. И рыжая ржавчина повсюду. Все это выглядело не столько запущенным и старым, сколько неуместным и не имеющим никакого отношения к той Эколе, которую он знал.

Захотелось посмотреть, что скрывается за рабочим поселком и, обойдя его стороной, Джереми уткнулся в причудливый зеленый лабиринт. Никому из ребят и в голову не приходило совать нос в эту часть Эколы, а тем более её исследовать. «Нелюбопытный похож на слепого, — говорил себе Джереми, ощупывая кирпичную кладку, густо затянутую плющом, — смотрит, но не видит». Плющ стлался и по земле, заставляя оскальзываться на глянцевых, мясистых листьях и обращая пространство между стенами в тропический лес.

Лабиринт почему–то нагонял страх. Даже не испуг, а внутреннюю дрожь, лёгкую, но неприятную судорогу, которая волнами расходилась по телу и, застревая в позвоночнике, вызывала тупую боль. Знакомо заломило виски. А потом стены расступились — и Джереми увидел серое здание, большое и грузное, точно отлитое из свинца. Его окна ярко блестели, вспыхивая — тускло и мёртво, как змеиная чешуя — но не солнечный свет отражался в них. Красный металлик, оранжевый металлик, жёлтый металлик, зелёный металлик…

Здание утробно гудело и вибрировало, от фундамента до кончика вентиляционной трубы, отчего контуры его казались слегка размытыми.

Джереми взглянул — и отшатнулся. Затем повернулся и бросился бежать, назад, сквозь изумрудную сумятицу плюща.

— Я видел дом, где живет радуга, — рассказал он изумленному Хайли.

— Где? — опешил тот.

Они стояли у входа в столовую. Пока он бродил по Эколе, утренняя медитация закончилась, и народ потянулся завтракать. Мимо спешили ребята, толкали обоих, здоровались на ходу. Чудилось это Джереми или нет — но при виде него многие ускоряли шаг и отворачивались. Девчонки перешёптывались и хихикали. С тех пор, как его отстранили от медитаций, он и есть должен был отдельно, в маленьком закутке. Может, он все это нафантазировал, но и Хайли рядом с ним как будто чувствовал себя неловко: озирался смущённо, переминаясь с ноги на ногу.

— За корпусами работников. Идём, покажу. Только посмотрим издалека, а то плохо станет. Это ведь радуга.

— Я сейчас не могу, может после обеда. А вообще, это всё ерунда какая–то, — Хайли нетерпеливо потоптался и снова зачем–то оглянулся. — Все знают, что радуга — это поле. Она существует, только пока включён генератор. А зачем его включать, если никто не женится? Тебе померещилось, Дже. Лучше скажи, когда в школу вернёшься? О тебе Триоль спрашивала. Скучает, наверное, по своему любимчику.

— И всё–таки она там, — Джереми упрямо нахмурился, — радуга. Сидит, как птица в клетке. В доме под железной крышей. Не веришь — не надо, но только я сам видел. А в школу — не знаю, когда Верхаен разрешит. Взъелся на меня, как чёрт, из–за этой врушки…

— Софи? Она, кстати, про тебя всякие гадости болтает… Что ты, мол…