Райский сад

Самолеты действительно подлетели совсем близко, но Марита с Дэвидом в это время находились далеко в море, зато Кэтрин загорала на пляже. Самолеты пронеслись над нею — три звена по три машины в каждом; рев моторов оглушил бухту и быстро стих; гидропланы ушли в сторону Сен-Максима.

Дэвид и Марита вышли из моря и сели на песок рядом с Кэтрин.

— Они даже не взглянули на меня, — сказала Кэтрин. — Серьезные ребята.

— А ты чего ожидала? Аэрофотосъемки? — спросил Дэвид.

Марита, с тех пор как они вышли из гостиницы, почти не принимала участия в разговоре и сейчас опять промолчала.

— Как было весело, когда Дэвид был по-настоящему мой, — сказала ей Кэтрин. — Тогда мне нравилось все, что нравилось ему. Тебе тоже придется все это полюбить, наследница. Если ему еще что-то из этого нравится.

— Тебе еще нравится что-нибудь, Дэвид? — спросила Марита.

— Он все променял на свои рассказы, — сказала Кэтрин. — Раньше он так много всего любил. Надеюсь, тебе нравятся его рассказы, наследница?

— Мне они нравятся, — сказала Марита. Она смотрела на море, а Дэвид смотрел на нее — на ее безмятежное загорелое лицо с гладкой нежной кожей, на влажные от морской воды волосы и стройное красивое тело.

— Это хорошо, — лениво сказала Кэтрин, так же лениво потянулась и раскинулась на пляжном халате, расстеленном на прогревшемся на полуденном солнце песке. — Потому что больше он тебе ничего не даст. Раньше он много чем занимался, и все, что он делал, получалось у него великолепно. Раньше у него была замечательная жизнь, а теперь все его мысли об Африке, о пьяном папаше и газетных вырезках. Да-да, он еще не показывал тебе эти вырезки?

— Нет, Кэтрин, не показывал.

— Значит, еще покажет. Он пытался мне их подсунуть в Ле-Гро-дю-Руа, но я в корне пресекла эти попытки. Там были просто сотни вырезок, и на каждой красовалась его фотография — естественно, одна и та же. Это еще хуже, чем таскать с собой неприличные открытки. Я уверена: он постоянно их перечитывает и даже изменяет мне с ними. Вероятно, в мусорной корзине. Он с ней не расстается. Внушил себе, что это самая важная вещь для писателя...

— Пойдем окунемся, Кэтрин, — сказала Марита. — Я уже замерзаю.

— ...корзина, — договорила Кэтрин. — Я уже подумывала, не подарить ли ему отличную мусорную корзину, раз уж она представляет для него такую ценность. Но он только пишет и никогда ничего не выбрасывает. Представляешь: пишет в каких-то нелепых детских тетрадках и ничегошеньки не выбрасывает. Он только зачеркивает прямо в тетради и делает вставки на полях. Вся его работа — сплошное надувательство. К тому же он делает орфографические и грамматические ошибки. Ты знала, что он имеет очень слабое представление о грамматике, Марита?

— Бедный Дэвид, — сказала Марита.

— С французским у него еще хуже, — сказала Кэтрин. — Видела бы ты, как он пишет по-французски. С разговорным еще как-то справляется, даже забавно бывает послушать его сленг. Но пишет ужасно.

— Хуже некуда, — сказал Дэвид.

— Раньше я восхищалась им, — сказала Кэтрин, — пока не увидела, что он не в состоянии написать без ошибок даже коротенькой записки. Но теперь ты сама сможешь писать за него по-французски.

— Ta gueule[53], — весело сказал Дэвид.

— Вот с этим у него все в порядке, — сказала Кэтрин. — Он выучил массу жаргонизмов, которые вышли из употребления еще до того, как попали в словарь. Он знает много французских идиоматических выражений, но писать на французском не может совершенно. Он страшно безграмотен, Марита, и тебе придется с этим жить. А какой ужасный почерк! Он не может ни писать, как джентльмен, ни говорить, как джентльмен, ни на одном языке. Особенно на родном английском.

— Бедный Дэвид, — сказала Марита.

— Конечно, нельзя сказать, что я отдала ему лучшие годы, — продолжала Кэтрин, — поскольку живу с ним только с марта этого года, но эти несколько месяцев, безусловно, были лучшими в моей жизни. Я наслаждалась жизнью, и все благодаря ему. Жаль, что все закончилось полным разочарованием, но что же делать, если ты обнаруживаешь, что твой мужчина абсолютно безграмотен да еще предается греху с мусорной корзиной, набитой вырезками от «Original Romeike»[54]? Тут любая девушка потеряла бы интерес и, откровенно говоря, я тоже не собираюсь с этим мириться.

— Можешь взять их и сжечь, — сказал Дэвид. — Это будет самым разумным твоим поступком. А сейчас не хотела бы ты пойти окунуться, чертенок?

Кэтрин бросила на него взгляд исподлобья.

— Как ты догадался, что я это сделала? — спросила она.

— Что сделала?

— Сожгла твои вырезки.

— Ты сожгла их, Кэтрин? — спросила Марита.

— Конечно.

Дэвид похолодел. Так бывает в горах, когда за крутым поворотом вдруг оказываешься у края пропасти. Он встал и посмотрел на Кэтрин. Марита встала с ним рядом. Кэтрин смотрела на них спокойным взглядом абсолютно нормального человека.

— Пойдем искупаемся, — сказала Марита. — Доплывем до края бухты и обратно.

— Я рада, что вы наконец проявили любезность, — сказала Кэтрин. — Мне уже давно хочется поплавать. Становится прохладно. Мы забываем, что уже сентябрь.