Я коротко вскрикнул. Барнаби поднял голову, чтобы посмотреть на меня.
– Что такое? – спросил он. – В чем дело?
Я почувствовал, что заливаюсь румянцем. Если я ошибался насчет Тима… если мы бросили его в том окопе с русскими, идущими в наступление…
На секунду я даже ухватился за мысль, что это мозг Барнаби был подключен к серверу. Но это же безумие. Рафикова пожертвовала ткани своего мозга задолго до того, как ее МыслеЧип появился на рынке. Кроме того, президент Бернхем, без сомнения, тщательно обдумал такую возможность и тоже ее отверг.
Должно быть, это Тим сливал информацию Рафиковой, пусть даже он лишь одолжил ей свой мозг, чтобы она пристроила туда сервер.
Прежде чем я успел вернуться к чтению, Барнаби боднул меня, захлопнув книгу, и встал ко мне лицом.
– Послушай меня, Траки. У меня к тебе просьба. Сделай одолжение, ладно? – Его дыхание было учащенным и судорожным. Его глаза были огромными. Желтыми, как мне всегда казалось, но вблизи я увидел золотистые и коричневые спицы цвета Меда™, вращающиеся вокруг боковых радужек. – Я не хочу попасть в мусоросжигательные печи. Мне никогда не нравилась сама идея того, что меня сожгут. Мне даже солнце не нравится. Я очень заботился о своей коже все эти годы, и поэтому мои веснушки почти незаметны…
– Ладно, – сказал я, но он, казалось, почти меня не слышал. – Ладно, я тебе обещаю. Никаких мусоросжигательных печей.
Его борода так дрожала, словно за нее дергала какая-то невидимая рука.
– Я всегда хотел быть похороненным рядом со свалкой… как думаешь, ты сможешь мне это устроить, Траки? В крайнем случае, сгодится и мусорный бак. Но только большой, ладно? Найди что-нибудь с видом на небо.
Именно тогда мне показалось, будто я умираю. Я не был героем. Я не подходил для этой работы. Я сказал об этом Бернхему еще в его кабинете – он выбрал для этой работы не того парня.
– Послушай, – сказал я Барнаби. – Если ты хочешь отказаться, я не стану тебя винить, ладно?
Он уставился на меня, тяжело дыша, как будто заподозрил какой-то подвох.
– Я устал, – продолжал я, – и собираюсь ненадолго закрыть глаза. Если я проснусь и ты уйдешь, я пойму. Я хочу, чтобы ты знал.
Барнаби долго смотрел на меня.
– А как же война? А как же Рафикова и ее армия? А как же благородная цель?
Мне казалось, будто моя грудь раскололась надвое.
– К черту, – сказал я. – Ты простой козел. Ты этого не заслуживаешь.
Мое отражение в его глазах превратилось в размытое пятно.
– А как же ты, Траки? Чего заслуживаешь ты?
Я подумал о своей матери, сожженной прежде, чем я успел увидеть ее тело, которое выбросили на крохотный участок под зеленым небом.
– Теперь это уже не имеет значения, – сказал я.
Я сделал себе одеяло из старого тента и подушку из старого пурина, все еще наполовину заполненного мочой. Не знаю, как долго я спал и спал ли вообще, или же на меня нахлынули тошнотворные воспоминания: о маме, указывающей на звезды, обгрызенных пальцах Билли Лу, вслепую топчущихся вокруг математического уравнения, о химическом взрыве и о том, как Эвалин говорила, что мы все это уже проходили, снова и снова, пока меня не разбудило виденье армии Рафиковой, состоящей из подключенных к сети тюфяков.
За обедом мы порылись в мусоре в том же переулке, осмотрели старую ночлежку бездомных, в которой до сих пор пылился в спальном мешке чей-то скелет. Трудно сказать, что именно его убило, но, судя по куче таблеток и пустых шприцов, все еще валяющихся вокруг, я предположил, что это был один из первых вирусов супергриппа.