Раннее (сборник)

Через полчаса у штаба стояли сани. Комиссар, так и не поспав ни минуты, возвращался на Хопёр к мосту. В тот же сбитый ящик саней влез дородный кузнец с мешком железа, маленький мигающий санинструктор с четырьмя треугольниками в петлицах{300} и Нержин. В руках у него был всё тот же затасканный затёртый портфель, безотказно прослуживший ему со старших классов средней школы и все студенческие годы.

Сани проехали мимо конюшен хозяйственного взвода. Целый холм мёрзлого лошадиного навоза высился около них, прикрытый с одной стороны сегодняшним свежим, парным, приятно золотившимся на солнце. Нет неприятностей в нашей жизни, которые не обращались бы как-то и на благо нам. Уже не глазами брезгливого горожанина, а глазами крестьянина, радого даровому удобрению, провожал Нержин этот холм навоза, ещё слегка дымивший.

В дороге санинструктор не раз жаловался кузнецу на свою хворь – так, чтобы слышал политрук, очевидно имея в виду отпроситься от моста. Но политрук слышал всё, что говорилось в санях, кроме этого. А потом спросил:

– Нержин! А ты проходное свидетельство взял с собой?

– Какое свидетельство, товарищ политрук?

– Эх ты, какое… Ты не куришь?

– Нет.

– А цену табачку знать должен. В дорогу табаком не запасся?

– Нет. А…?

– А затем, что лучшего помощника при нынешней езде нет. Ты думаешь, сейчас на железной дороге как: купил билет, сел и поехал? Как же это ты? Ведь в Мартыновке он нипочём.

Действительно, и в Дурновке, и в Мартыновке самосад хранился в каждом доме и его бы легко купить. Не догадался.

Приехали в станицу Ново-Анненскую, при станции Филоново. Штаб 74-го Отдельного гуж-транспортного батальона{301} занимал большое подворье, огороженное плетнём, и половина подворья была завалена ломаными телегами, отдельными колёсами, побитыми лошажьими кормушками. А штабных домика было всего два небольших. Приехали как раз в обед, так что отсутствовало всё начальство от комиссара батальона до писарей, а командир батальона, как потом узнал Нержин, по слабости здоровья вообще бывал в батальоне не каждый день. Петров поговорил с дежурным по батальону, кивнул на Нержина, кто это и зачем, а сам, не уставая, даже разбодрясь от мороза, решил тотчас ехать дальше и кормить за Ново-Анненской.

– Ну, Нержин, ни пуха ни пера. Надеюсь, больше не увидимся.

– Наоборот, товарищ политрук, надеюсь увидеться с вами на фронте.

– Ну, ещё лучше. А вот что. – Велел ездовому принести из саней свой вещевой мешок, достал оттуда мешочек с табаком и, отклоняя протесты Нержина, отсыпал ему половину.

– Вот, так верней. И будь здоров.

И – протянул руку, рядовому. Нержин с чувством пожал её.

Глава пятая. Командировка

Нержин просидел в прихожей штаба больше часа. После этого стали появляться: сперва писари, потом командиры, от старшин и даже до капитана – огромная величина! Нержин сперва всё вставал при каждом проходе, даже и при проходе писарей, так как у них в петлицах были треугольники, и не по одному, а он ещё живо помнил таёкинскую выучку и опасался с первых же шагов в штабе провиниться, тем более что никого тут не знал в лицо и не представлял, в чьих же руках его судьба. Но с каждым пустым вставаньем в нём нарастала студенческая обида – да вот посыльные и ни при чьём входе не вставали, даже и на того шумливого капитана не обратили внимания. И – прекратил он свои подъёмы тоже, и стал просто делать вид, что не замечает входящих.

Прошло ещё с полчаса, все уже принялись за работу, или сделали вид, что принялись, – увидел Нержин в окне, как по улице мимо штаба проехали и завернули в ворота двое всадников на громадных жеребцах и в кавалерийских сёдлах. Один из них был высокий в белой меховой шапке (не командир ли батальона?), а второй – низенький, в круглой барашковой, но держался подобно полководцу. Вот тут посыльные сломя голову бросились во двор принимать лошадей. Нержин с бьющимся сердцем ожидал, как понравиться таким большим военным людям, чтоб они послали его в Сталинград. Дверь открылась – он вскочил. Дежурный по батальону уже ждал в приёмной и, почтительно вытянувшись, стал сбок прохода; дверь во вторую комнату осталась незакрытой, и видно было, как там работа закипела с особенным ожесточением, и даже капитан сильно суетился над своим столом.

Со двора же вошёл только второй из всадников, в барашковой шапке – и с двумя шпалами в петлицах!{302} Этот командир, держа голову прямо, прошёл быстро, не озираясь по сторонам, но, кажется, вылавливая каждую мелочь, и Нержина. Когда дверь за ним закрылась и тут все расслабились – Нержин узнал от посыльных, что это – начальник штаба батальона лейтенант Титаренко, «жуть какой строгий, но и шутник». Лейтенант? А как же две шпалы? Уверяли, что два кубаря, это привиделось от важности.

Минут через десять Нержин был вызван, прошёл меж густо наставленных столов второй комнаты – и в третью.

Да! два кубаря, сам теперь видел. Уже раздевшись, строгий лейтенант стоял у окна, в кителе со стоячим воротником. Рука Нержина дёрнулась отдать приветствие, что-то получилось не получилось – а начальник штаба вдруг расхохотался.