Раскаты

— Во-он какие дела, — бормочу я, чувствуя, как ощутимо выветривается из груди угнездившаяся там было печаль. — Так это же просто замечательно, Петька. Ты и сам не представляешь, как все это замечательно… Ну, приедешь в Чебоксары — загляни ко мне, обязательно загляни. У меня там в театре хороший один знакомый режиссер имеется, сходим к нему на совет. Добро?

— Аха! — воодушевляется завклубом, но выказать свои эмоции не успевает — со звонким тарахтеньем к нам подкатывает легковая машина.

— О-о, смотри кто у нас объявился! — Управляющий отделением совхоза Петр Сергеевич Демьянов распахивает дверцу и широко улыбается, щедро растягивая широкие толстые губы. — Садись, прокачу на своем «Эх, прокачу!» (меня просто коробит, когда люди кстати и некстати начинают играть в эрудита, но потуги в этом Петра Сергеевича и Павла Ивановича почему-то только умиляют).

Залезаю на сиденье рядом с Демьяновым. Управляющий наш водит машину сам, хотя шофер у него, на всякий случай, имеется. Но держит он его больше в ремонтной мастерской, чем за баранкой, — умеет Сергеич приспосабливать рабочие руки повыгоднее. Это ему передалось, пожалуй, от бывшего «вечного» председателя нашего колхоза Макарова, мужика как есть жилисто-хозяйственного.

— Куда собрались, Петр Сергеевич?

— Да есть тут у меня один горе-комбайнер, фенькина мать. Валик сломал! Обещали достать в райцентре. Дожили — даже за валиком каким-то самому приходится ездить! — басит Демьянов, а я с улыбкой думаю: «Ну, сейчас начнется…»

И точно. Сергеич долго и нудно начинает жаловаться на всех и вся: на погоду, на недостаток рабочих рук в страду, на бесхозяйственность отдельных работников, на… Я давно замечал: руководители хозяйственные, крепкие всегда на что-нибудь да жалуются: это у них не так, это плохо, этого мало… А уж у нашего Сергеича это просто хроническая болезнь — жаловаться, хотя к зиме обычно оказывается, что все-то у него в хозяйстве хорошо, даже гораздо лучше, чем у других.

— Да-а, — говорю серьезно, — скатится, значит, наше отделение в отстающие…

Сергеич смотрит на меня настороженно, но я выдерживаю мину, он успокаивается.

— Ну, — говорит, — может, и не в отстающие… Но хвалиться нынче действительно нечем.

— Да, — говорю я, — и то правда: дожди, дожди… А все-таки напрасно вы с Павлом Ивановичем так, Петр Сергеевич. Машину дров уж привезти из лесу — не разорились бы с транспортом. Тем более — это же Павел Иванович…

Управляющий хмурится, сурово вздергивает лохматые белесые брови. Даже сквозь вой мотора хорошо слышу, как он начинает пыхтеть. Значит, удар достиг цели — Сергеич растерян. Он всегда пыжится и начинает пыхтеть, когда собирается с мыслями. И вдруг взрывается:

— А где я возьму людей, фенькина-то мать!.. Самого-то его я не пущу по дрова, пусть лучше потерпит месяц-другой — не зима еще во дворе. Даже пары свободных рук нету, не то что машины! У меня и так все от темна до темна работают, не знай уж по каким расценкам платить. Когда колхоз был, вроде бы так и положено, а теперь они — рабочие, им за восьмичасовую смену платить надо… Вот разгрузимся с уборкой — пожалуйста. Хоть три машины враз. А сейчас — ей-богу же, некого послать.

Не поедем же мы с тобой, фенькина…

— А что, для Павла Ивановича и нам не грех. Твое-то поколение у кого учится человеками стать, а? Тем более сами знаете, каково ему в холод. Скоро заморозки пойдут — культяпка его потянет так, что сляжет он… Соберемся вот как-нибудь вечерком и съездим, а, товарищ управляющий?

Сергеич молчит. Наверняка раздумывает, каково это будет выглядеть для управляющего — ездить за дровами для кого-то. Но раздумья его недолги — он тут же заполняет «газик» зычным хохотом. И выдавливает сквозь смех:

— Ку-упил… ты меня, ой купи-ил… — И вдруг, посерьезнее, спрашивает: — А что, сильно меня Дарья ругает?

— Сильно, Петр Сергеевич. Сильно.

Он почесывает затылок, игрушечно ведя машину одной рукой, и сдается совсем:

— Поедем, поедем. И хорошо это будет, к черту фенькину мать! Понимаю — обиделся на меня Павел Иванович, но ведь…

Я сижу, улыбаюсь и теперь уже с большим удовольствием слушаю новый бесконечный поток жалоб управляющего на всех и вся. Видимо, они у него, жалобы, никогда не кончатся — слушаю всю дорогу до самого поворота, от которого идет добротно торная тропа налево. Это мой дальнейший путь — на Мартовку. Оробевший снова, пройду по ее бугристым улицам, по которым столько раз спешил на уроки в среднюю школу, обойду гулко пустующие летом классы, в которых проведена очень значительная часть жизни (пусть не по времени, а по душе), загляну на пришкольный участок, где шумно хозяйствует «племя младое, незнакомое», а если повезет, так встречу Николая Петровича, Ольгу, Олимпиаду и Елену Николаевных, Аркадия Васильевича, смущенно расскажу им о своих послешкольных путях-дорогах и жадным взглядом буду ловить в их глазах свет одобрения или тусклую тень огорчения, непонимания, осуждения…