Раскаты

Нет, тут-то все в порядке. А где не в порядке? Откуда это, зудкое такое, беспокойство? Ничего же плохого не случилось. Правда, после той потрясной встречи с батей на радиостанции и его странных вопросов — оказывается, действительно чудной мужик командир батальона, как и рассказывали о нем, — много кой-чего изменилось, но не в плохую вовсе сторону. Он с достоинством отсидел на «губе» назначенный ему срок, и… вдруг его назначили шофером комбата, перевели во взвод снабжения. Живи теперь припеваючи! Никаких тебе нарядов, ежедневные выезды в город, а то и дальше. Как же — шофер комбата! Ребята выказывают незаслуженное почтение, то и дело пристают с расспросами: каков батя дома? какова комбатша? есть ли у них комбаточка? Как будто он сыном батиным стал, а не просто его шофером. Даже старшина Фетюк не скрывает нежности в глазах: шофер комбата!..

И все-таки чего-то ненормально на душе… Чем это он так понравился бате, что из сотен «адских водителей» именно Василий Макаров удостоен великой чести возить его, «самого»? И водитель он не лучше других, и мордой не красавец писаный, и языком подхалимным не владеет…

Наконец Василий не выдержал, встал, натянул подсохший спортивный костюм, сунул ноги в еще мокрые после спортплощадки кеды, достал из тумбочки сигареты, тетрадь, авторучку и вышел из казармы. Дневальный по коридору, салага-первогодок из третьего взвода, дремавший на стуле у тумбочки с телефоном, поднял голову на сторожкий дверной стук и, увидев сержанта, хотел было вскочить на ноги, но Василий погрозил ему — какие они старательные, эти первогодки! — и прошел в ленинскую комнату, подошел к черному окну, толкнул створку рамы. Закурил.

То ли глаза быстро привыкли к темноте, то ли уже утро наметилось вдалеке, но мутная глубина ночи тут же зримо расступилась, из нее выявились четко черные контуры клуба части и высокого каштана рядом с ним. Из-за них прокрались притушенные сгустившимся к полночи воздухом звуки. Они шли от железнодорожной станции, вокруг которой сложился и на которой держался этот небольшой украинский городок, куда неожиданно забросила Василия судьба. Протяжно вздыхал, еще больше нагоняя тоску, томящийся бессонницей тепловоз, тревожно лязгали в стороне грузовых платформ какие-то железки….

Душно было, во всем чуялась недалекая гроза.

Тусклые плоские облака еще с утра начинали толпиться глубоко на юге, откуда обычно приходили дожди. Временами в той стороне просверкивали молнии, будто бы доносилось и сухое потрескивание, но это, видимо, просто настоялся жарой воздух. Когда красный шар солнца докатывался до дымчатого небосклона, до сборища облаков, те легко расступались и свободно пропускали его на ночлег.

Лето давно перешагнуло через зенит, недалеко уже бродила осень, но сушь стояла прямо-таки невозможная. В бескрайних — от одного края горизонта до другого — садах млел и вял на глазах каждый листик и каждый плод. Но и жара, и связанное с ней томленье были привычными здесь в конце лета. Днями почти не пустели в рабочем городе улицы, в садах и на полях шумели голоса уборки, взвивался пионерский горн у обширного пруда за городом, на станции же вообще ничего не менялось — без устали сновал по путям маневровый, бродили путейщики, со стремительным грохотом проносились транзитные экспрессы. А в военном городке, ловко спрятанном в рощице рослых каштанов и пирамидальных тополей, что высилась над домами чуть в стороне от станции, самим богом был заведен распорядок, который не подвластен никакой жаре. Бегом-бегом-весело, как любит батя, проходят в положенные минуты подъем, физзарядка и утренний осмотр. Дежурные по ротам докладывают старшинам, что никаких происшествий не случилось, старшины то же самое — ротным, и роты, сотрясая землю, выходят на плац, на утренний тренаж. Дежурный по части, посматривая на ручные часы, выслушает донесения ротных, потом подаст общую команду «становись!», и батальон, выстроившись повзводно и поротно, образует чеканный прямоугольник на плацу. Звучно хлопнет дверь штаба, подполковник Кукоев, начальник штаба, почти бегом перебежит через мощеную дорогу, разделяющую штаб и плац, и, статный, двухметроворостый, пойдет, чеканя шаг по-строевому, навстречу дежурному по части. Примет рапорт, повернется к строю лицом и зычно поздоровается с солдатами. Батальон ответит громовым, убыстряющимся к концу приветствием, и, словно в ответ на этот залп, чугунные ворота распахнутся, в них появится знакомый всем и вся «газик». Строй замрет — приехал комбат, «сам», «батя», которому подвластны и время и действия, и даже сама жизнь многих сотен обитателей военного городка…

Так начнется день и пойдет-покатится вперед, до следующего утра — точной копии утра вчерашнего. И ничем не выделится завтра от сегодня не только здесь, в части, но и во всем этом городе. И здесь ему придется торчать еще полтора года!.. Три года жизни — коту под хвост!