Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Выдвижение Элленбергером гипотезы о том, что Юнг пере­нес «творческую болезнь», не может быть признано бесплод­ным, даже если наша оценка использования Элленбергером этой диагностической категории окажется еще более радикально­критической. Мы, например, можем применить к Элленбергеру ту же самую методику, которой он пользуется, выдвигая тезис о личностной подоплеке различных психиатрических открытий. Если некоторые из научных теорий Бёртона, Мореля, Павлова, Фрейда, Юнга и ряда других психиатров, были, как утверждает Элленбергер, средством маскировки их собственного душевно­го страдания, то почему бы не предположить, что понятие «твор­ческая болезнь» введено Элленбергером для сокрытия некоей сильно тревожившей его мысли. Вполне возможно, что Эллен­бергер был просто шокирован тем, что история дисциплины, в исследование которой он вложил все свои духовные силы (име­ется в виду динамическая психиатрия), оказалась переполнена фактами, необычайно далекими от науки и напоминающими, скорее, историю первобытных орд или древних мистических сект, не говоря уже о многочисленных фальсификациях и заве­домо ложных обвинениях, столь обильно присутствующих в истории психоанализа. Если принять это предположение, то допустимо и следующее: желая хоть как–то рационализировать этот материал, чтобы сохранить за психоанализом право пре­тендовать на место в научном мире, Элленбергер и выдумал понятие «творческая болезнь». Подтасовка фактов, замеченная Элленбергером в юнговском обосновании теории архетипов коллективного бессознательного, тоже могла быть одним из поводов для выдумывания концепции «творческой болезни»: одно дело сказать, что архетипы суть продукт воспаленного разума, а совсем иное — признать их изобретателя вполне со­знательным и вменяемым лжецом. Я не исключаю, что именно так и было, но, повторюсь, даже в таком случае рассуждения Элленбергера не могут считаться бесплодными: ведь ему поче­му–то пришлось выдумывать его, так вот это почему–то — уже само по себе переводит психоанализ в контекст, принци­пиально отличный от того, в котором он подавался во времена Элленбергера, а зачастую подается и сейчас.

«Парадигматические пациентки*

В уже рассматривавшейся нами работе «Психиатрия и ее неизвестная история» Элленбергер, параллельно с анализом трансформации личных психологических переживаний в на­учные теории, затрагивает еще один чрезвычайно важный ас­пект личностной подоплеки многих психиатрических откры­тий, явившийся для последующих поколений критиков Юнга одним из приоритетных объектов исследования. Речь идет о специфических достаточно тесных и порой даже весьма дву­смысленных отношениях, складывающихся у того или иного психиатра с кем–то из его пациентов (как правило, отмечает Элленбергер, это пациент женского пола с диагнозом «исте­рия») и серьезно сказывающихся на его последующей профес­сиональной деятельности.

Почему такой чести удостаиваются пациентки, страдающие именно истерией? Или, быть может, это случайное стечение обстоятельств? Элленбергер дает следующее объяснение: «Бе­зусловно, это не случайно. Истерия представляет собой исклю­чительно любопытное заболевание, которое многократно слу­жило поводом для создания различных теорий и по поводу которого медики и по сей день не могут достичь окончательно­го согласия, если таковое в принципе возможно. Тем не менее, одно представляется очевидным: в рассматриваемых нами слу­чаях устанавливающаяся глубокая зависимость отражает про­цесс, который британский психолог Фредерик Майерс называл «мифопоэтической функцией бессознательного». Бессознатель­ное, как отметил Майерс, занято постоянным продуцировани­ем неких историй и мифов. Иногда они остаются неосознанны­ми или проявляются в сновидениях. Иногда они проявляются в виде сказочных историй, рассказываемых самому себе... Иногда эти истории отыгрываются вовне, как это бывает в случаях сомнамбулизма, гипноза, одержимости или при психических трансах. И, наконец, в ряде случаев деятельность мифопоэти­ческой функции проявляется в языке телесного органа, что, собственно, и происходит при истерии» [74, pp. 242–243]. Увы, Элленбергер напрямую не говорит, каким именно образом при­сутствие этой мифопоэтической функции связано с тем, что «вся динамическая психиатрия была порождена изучением ис­терии» [74, р. 243]. Однако если учесть, что сам психоанализ (а особенно в его юнговской редакции) с точки зрения современ­ной истории науки может смело квалифицироваться и как раз­новидность «мифопоэтической деятельности»[19], то связь сразу же становится очевидной.