Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Образно говоря, зерна сомнения относительно фигуры осно­вателя аналитической психологии, посеянные Элленбергером (зачастую, как мы увидим, не по злокозненному умыслу, а вслед­ствие добросовестного изложения обнаруженных фактов), дали обильные всходы. Многие из инсайтов, содержавшихся в тру­дах Элленбергера, подверглись всестороннему анализу, и неко­торые из них, претерпев ряд существенных уточнений, превра­тились в заглавные темы современной исторической критики Юнга. Потому реконструкция процесса расколдовывания Юнга непосредственно Анри Элленбергером была бы неполной без хотя бы фрагментарного обращения к трудам следующего поко­ления исторических и социальных критиков юнгизма. В первую очередь я имею в виду работы Фрэнсиса Шаре [63], Пола Бишо­па [54], Джона Керра [124], Петтери Пиетикайнена [149; 150] и все того же Ричарда Нолла, опубликованные в 1990–х годах, и составляющие, на мой взгляд, костяк этого специфического кор­пуса историко–научных исследований.

Поскольку в данном случае мы имеем дело с учеными, ак­тивно продолжающими свою научную деятельность, я считаю преждевременным говорить об их воззрениях и творческом пути в целом, анализировать их научные биографии, делать окончательные выводы об их вкладе в разработку интересую­щей нас тематики. Однако среди постэлленбергеровских кри­тиков Юнга все же есть исследователь — американец Питер Хоманс, — рассмотрению идей которого я хотел бы посвятить большую часть второй главы.

Такое повышенное внимание объясняется несколькими при­чинами. Прежде всего, Хоманс вступил на стезю научной кри­тики Юнга непосредственно вслед за Элленбергером (его самая важная работа на эту тему — «Юнг в контексте: Современ­ность и становление психологии» [96] — впервые увидела свет в 1979 г.), что уже само по себе дает определенные основания рассматривать его как «соучредителя» данной традиции. Кроме того, в рамках критического подхода к исследованию Юнга и юнгианства именно у Элленбергера и Хоманса обнаруживаются наиболее полярные и взаимодополняющие методологические установки, что делает их сопоставление особо интригующим. И, наконец, именно эти два юнговеда потратили массу усилий на прояснение едва ли не самого болезненного для Юнга и его последователей и тем не менее, крайне важного для всех ос­тальных вопроса: примером чего является жизнь и учение Карла Густава Юнга — умножающегося душевного здоро­вья и благоденствия или же, наоборот, глубокого психичес­кого недуга? Между прочим, оба они — и Элленбергер, и Хоманс — рискнули заняться разрешением этой загадки, будучи отнюдь не чистыми историками, а профессиональными психиат­ром и психологом соответственно.

Так не стоит ли прислушаться к сформулированным ими диагностическим заключениям — «творческая болезнь» и «борь­ба с психологическим нарциссизмом» — повнимательнее? Тог­да, быть может, и популярное в наших широтах прочтение Юнга (на чем я остановлюсь в последней главе), зачастую не обре­мененное знакомством с этими принципиальными точками зре­ния, окажется под большим вопросом. Я предчувствую, что не­которые из моих потенциальных читателей могут быть разочарованы тем, что вместо изучения подлинного, аутентич­ного (т.е. немецкоязычного) Юнга им предлагается обзор, пускай и весьма обстоятельной, но все же «вторичной» (англо­язычной) литературы по данной персоналии. Спешу их уверить, что все не так безнадежно.