Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Термин «философская интоксикация» позаимствован мной у отечественных авторов, столкнувшихся с фактами такого рода в украинской образовательной практике [24, с. 215]. Однако не стоит считать, что «философская интоксикация» — всего лишь наше локальное недоразумение. Ошибочно также мне­ние, что страдает лишь сама личность, подвергшаяся философс­кой интоксикации. Факты свидетельствуют об обратном. Ка­зус Карла Юнга — прекрасный тому пример, но есть примеры и еще более выразительные. Всего лишь несколько лет назад (в апреле 1996 г.) все мировое сообщество было потрясено сообщением о разоблачении серийного террориста Теодора Казинского — человека, бывшего некогда профессором математи­ки, но затем ушедшего в подполье и решившего спасать чело­вечество от засилья технократии посредством рассылки бандеролей со взрывными устройствами по адресам ведущих представителей научно–технической элиты США. В июньском выпуске американского журнала «The Atlantic Monthly» за 2000 г. была помещена большая и необычайно глубокая статья док­тора философии Олстона Чейза под названием «Гарвард и со­здание Унабомбера» (Harvard and the Making of Unabomber)[30]. Автор убежден, что одной из основных причин превращения необычайно одаренного математика в безжалостного террори­ста оказалось... специфическое знакомство с философией, по­лученное Казинским во время учебы в Гарвардском универ­ситете в конце 50–х годов. Об этом, по мнению Чейза, явственно свидетельствует идейный манифест Казинского — его эссе под названием «Индустриальное общество и его будущее». «Лич­ная философия Унабомбера несет на себе явный отпечаток тех философских представлений, которые активно циркулировали в Гарварде в ту пору», — пишет д–р Чейз, сам учившийся в Гарвардском университете примерно в то же время, и, соответ­ственно, знающий об этом не понаслышке. О каких идеях идет речь? То были необычайно благородные философские идеи: об отчуждении личности в условиях безудержного технологичес­кого прогресса, о необходимости быть бдительными по отноше­нию к зловещим силам, таящимся под маской цивилизации, об угрозе, которую несет человеческим ценностям безграничная власть науки и т.д. Разумеется, эти идеи, будучи восприняты как прямые директивы, вопиющим образом противоречили ре­альности. По этой причине многие соученики Казинского не принимали их всерьез и сразу же после сдачи экзаменов по­пытались о них забыть. У тех, кто был менее циничен, возника­ли серьезные психологические и интеллектуальные затрудне­ния, но в конце концов чувство реальности все же взяло верх. А вот Казинский, закончивший школу досрочно и поступивший в университет еще в 16–летнем возрасте, побороть эту фило­софскую интоксикацию не смог. Но это еще не все. История с Унабомбером была бы для данного исследования всего лишь очень отдаленной параллелью, если бы не два обстоятельства.

Во–первых, безрассудные акции Казинского психиатры во вре­мя судебного процесса объясняли, в частности, нарциссическим расстройством личности. А, во–вторых, весьма символичен тот факт, что в годы обучения в Гарварде Казинский не только проникался идеями Фридриха Ницше, Зигмунда Фрейда и Жака Эллюля, но также и участвовал в достаточно бесчело­вечных, с точки зрения наших дней, психологических экспери­ментах, проводившихся под руководством знаменитого амери­канского последователя Карла Густава Юнга — профессора Генри Мюррея...

В этом свете история формирования взглядов Карла Юнга может быть представлена (в дополнение к уже сказанному) и как захватывающий рассказ о человеке нарциссического скла­да, смолоду искавшем объект для идеализации и в один пре­красный момент наконец–таки разглядевшем отражение своих грез в мерцающих водах философского океана, получив тем самым одно из убедительнейших, на его взгляд, подтверждений собственной грандиозности. Существенное отличие этой исто­рии от неудачных опытов с идеализацией сначала родного отца, а чуть позднее — отца психоанализа состоит в ее изначальной обреченности на успех. Дело в том, что основные персонажи этой беспроигрышной идеализации, к моменту попадания их идей в орбиту юнговских интересов, уже никак не могли поме­шать данному процессу какими–либо неуместными высказыва­ниями или поступками. Всем им была отведена весьма почет­ная роль — величественных икон, уже безмолвных, но вместе с тем все еще продолжающих источать совершенно неповтори­мый философский дурман. Запас оного не исчерпан и поныне. На радость (или на беду?!) Нарциссов, идущих по стопам Карла Густава Юнга.

Глубинная психология стала тем, чем всегда заре­калась не быть. Произошло это отчасти потому, что она, собственно, никогда и не была тем, за что себя выдавала.

Питер Хоманс. Юнг в контексте

ГЛАВА III. Украинский Юнг