Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Философствование — такое же естественное явление, как, например, дыхание: и то и другое — неотъемлемые компоненты существования всех человеческих существ. Все люди время от времени склонны философствовать, т.е. высказывать какие–то обобщающие, умозрительные суждения о себе, о Боге или о мире в целом. Коренное отличие этих — философских — суждений от всяких прочих состоит в том, что они не могут быть подтвер­ждены или опровергнуты экспериментальным путем, по край­ней мере, на момент их формулирования. Естественно, большин­ство людей такого рода суждения («философские явления») продуцируют спонтанно, без какой–либо специальной подготов­ки. С другой стороны, есть небольшая группа специалистов, за­нимающихся их систематизацией и разработкой. Это, так сказать, философы в традиционном смысле слова — знатоки «философских явлений». Но наличие небольшой когорты при­знанных специалистов (таких как, например, Аристотель, Кант, Гегель или Шопенгауэр) вовсе не отрицает подобного опыта у остальных людей. Ведь наличие высокопрофессиональных специалистов–химиков не означает, что в жизни всех остальных людей химические явления не играют никакой роли. Напротив, нужда в специалистах возникает лишь тогда, когда соответству­ющие явления весьма важны и достаточно распространены. Таким образом, «философские явления» — умозрительные суж­дения о человеке, мире и Боге — могут продуцироваться кем угодно. Для того, чтобы подобные суждения одного человека оказались в состоянии серьезно повлиять на сознание другого, вовсе не обязательно иметь диплом о философском образова­нии. Пользуясь этим замечательным наблюдением (сделанным Мерабом Мамардашвили [25]), можно допустить, что авторами идей, увлекших Юнга, могли быть не только философы–специа­листы. Они составляли, так сказать, верхушку айсберга его лич­ной философской компетентности, в основании которой лежа­ли высказывания и рекомендации философов, известных в значительно более узком кругу (в том числе и его собствен­ной матери). Однако, повторюсь, без этой респектабельной вер­хушки айсберг, скорее всего, не привлек бы такого огромного внимания.

Как явствует из результатов изысканий, инициированных Элленбергером и продолженных уже упоминавшимися Фрэн­сисом Шаре и Полом Бишопом, у истоков юнговского нарцис­сизма стояли как далекие от академических высот любители пофилософствовать в кругу семьи (его мать), так и почтенные ангелы–хранители и попечители из мира профессиональной философии (прежде всего — Шопенгауэр и Ницше). И спири­туализм одних, и волюнтаризм других пришлись по вкусу нарциссическому сознанию Юнга и были использованы им для интеллектуальной легитимации своей собственной паннарциссической теории человеческой психики.

Вообще–то говоря, упоминать о своих пристрастиях к люби­тельскому философствованию мало кто склонен, а вот обра­щаться за поддержкой к тем или иным философским грандам — излюбленный прием многих идеологов и мифотворцев самых разных эпох. Ссылки на Гегеля или Платона, Ницше или Канта способны придать оттенок глубокомысленности и вескости ре­чам самого откровенного и бесстыдного из всех возможных профанаторов. А кроме того, не так уж безвинны и сами «клас­сики»: даже совершеннейшие образцы философской мысли, вви­ду их врожденной неоднозначности, в буквальном смысле сло­ва подталкивают искателей духовной славы ко все новым и новым своевольным интерпретациям и грандиозным мисти­фикациям. Мой собственный опыт изучения и преподавания философии свидетельствует о том, что у многих молодых лю­дей (как правило, именно у тех, кто демонстрирует нарциссические черты характера) при столкновении с рядом популяр­ных умозрительных теорий начинается процесс, наилучшим обозначением для которого я считаю термин философская интоксикация. Удивление этих молодых людей от созвучия собственных мыслей с некоторыми напыщенными и претенци­озными суждениями, почерпнутыми у бессмертных классиков, чуть ли не мгновенно преобразуется в долгожданное доказа­тельство собственной экстраординарности и избранности. Скромные заботы «малых мира сего» подобной жертве фило­софского хмеля начинают казаться — в зависимости от ингре­диентов гремучей смеси — то ли жалкой тщетой, достойной лишь презрения, то ли беспросветным страданием, настоятель­но взывающим о помощи.