Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

По утверждению Хоманса, автор «Незаезженной дороги», спекулируя на проблеме облегчения психических страданий, преследует далеко идущие культуротворческие цели. По сути дела, Скотт Пек говорит о глубинной психологии как о подлин­ной альтернативе изжившим себя традиционным религиозным практикам душевного исцеления. С одной стороны, автор «Не­заезженной дороги», в полном согласии с юнговской традицией «научного» мифотворчества, непрестанно напоминает читателю, что он — всего лишь практикующий психиатр, ученый–эмпирик, придерживающийся четких клинических принципов динамичес­кой психиатрии фрейдовской школы. Однако, с другой стороны, внимательное чтение заставляет в этом усомниться: книга пред­ставляет собой типичный религиозный манифест, следующий прежде всего канонам, установленным Юнгом. Строго говоря, Пек оказывается еще более радикальным теологизатором пси­хоанализа, нежели сам Юнг. В отличие от последнего, осторож­но оговаривавшегося, что обнаруженный им центр психической тотальности индивида есть смысл называть архетипом Бога, Пек считает, что бессознательное — не просто вместилище пси­хического прообраза Бога, но сам Бог как таковой.

Полное отождествление наукообразного термина «бессоз­нательное» с понятием религиозного Абсолюта — последний пункт в создании того самого нового мировоззрения, в кото­ром так остро нуждается современный массовый человек, меч­тающий услышать весть о подтверждении своей инстинктив­ной веры в Бога из уст никого иного, кроме «эмпирического ученого». За такую «религиозную науку», кстати говоря, можно смело назначать очень высокую цену. Таким образом, — кон­статирует Хоманс, — в этой книге, адресованной прежде всего представителям низших слоев среднего класса современной Америки, «находят свое воплощение самые сильные опасения Фрейда и самые глубокие упования Юнга» [95, p. XLI].

Хоманс также предостерегает от поспешного списывания всех грехов подобного рода исключительно на Юнга. Фрейд подспудно хотел того же самого, просто «в его мышлении наука всегда на поверхности, а культуротворчество — на зад­нем плане, тогда как у Юнга все наоборот. Но оба мотива являются неотъемлемой частью жизни и деятельности как Юнга, так и Фрейда.... В конце концов, не так уж важно, как именно называть представителей обеих сторон этой полеми­ки. В любом случае, речь идет лишь о дополнении культуро­анализирующей установки (прообразом которой является на­ука) установкой культуротворческой (чьим прообразом служит религия) или — наоборот» [95, pp. XLIV, L].

Этиологическая деталь: философская интоксикация

Предложенное выше рассмотрение личности и учения Кар­ла Густава Юнга главным образом сквозь призму таких диагно­стических понятий, как «творческая болезнь» (А. Элленбергер) и «психологический нарциссизм» (П. Хоманс), может показать­ся в высшей степени нескромной попыткой заняться не своим делом. Кто–то может сказать, что проводить медицинское или медико–психологическое обследование того или иного человека вправе только профессиональный врач, да и то лишь в целях излечения. Я готов принять этот тезис, однако с одной весьма серьезной поправкой: речь не шла об истории болезни отдельно взятого человека, давно усопшего и живущего лишь в памяти родных и близких. Не оставь Карл Юнг после себя мощнейшего религиозно–сциентического движения, его историей болезни, действительно, вправе были бы заниматься лишь профессио­нальные медики. Но в данном случае речь идет именно о бо­лезни, приобретшей статус историко–научного и социально–куль­турного феномена, а значит, это входит в компетенцию историка философии и психологии, коим я имею честь быть.