Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Что касается мифологии, она, несомненно, была одним из лейтмотивов этого интеллектуального путешествия по бескрай­ним мирам религиозного опыта человечества. Вполне можно предположить, что в зрелые годы Юнг предпринял попытку реабилитироваться за не совсем удачный опыт «подчинения» (термин самого Юнга, употребленный им по отношению к ок­культизму, мифологии и другим архаическим формам религи­озного опыта в уже цитировавшемся письме к Фрейду от 8 мая 1911 г.) мифологии, поставленный в «Метаморфозах и симво­лах». Его активное сотрудничество с такими специалистами по архаическим религиям и мифам, как Карл Кереньи, Генрих Цим­мер, а также многолетнее участие в работе общества «Эранос» были направлены прежде всего на упорядочение (т.е., по сути дела, подчинение, покорение) мифологического символизма по­средством сведения этого бесконечного материала к ряду ос­новополагающих архетипов коллективного бессознательного. В свое время я инициировал издание сборника, составленного из основных работ Юнга, призванных продемонстрировать эту универсальную взаимосвязь между различными мифами и ле­жащими в их основе архетипами [39]. Однако еще в процессе подготовки сборника к изданию, а также после неоднократного обсуждения его содержания со студентами Национального уни­верситета «Киево–Могилянская Академия» в рамках учебного курса под названием «Аналитика мифа», я (во многом благода­ря записывавшимся на этот курс студентам, раз за разом вно­сившим все более существенные коррективы в мое оптимис­тическое восприятие мифологической теории зрелого Юнга) обнаружил, что желанная систематизация мифов по архетипическим рубрикам, увы, недостижима. Юнговские интерпрета­ции необычайно противоречивы и по большей части запутыва­ют вместо того, чтобы выводить «на путь истинный».

Непроста ситуация и с восточными религиями. Насколько мне известно, многие из русскоязычных почитателей идей Кар­ла Густава Юнга увидели в нем своего единомышленника именно ввиду наличия в его трудах целой россыпи проникновенных высказываний относительно мудрости, скрытой в сокровищни­цах религиозной мысли Востока. Однако, например, Хоманс убеж­ден, что юнговский интерес к этой сфере носил исключительно вторичный характер. Делом всей его жизни оставалось появив­шееся еще в самые ранние годы стремление переосмыслить основной постулат религиозного мировосприятия его отца — традиционный христианский догмат о существовании трансцен­дентного Бога. «Да, — читаем мы на одной из последних стра­ниц книги Хоманса, — он действительно написал ряд статей о восточных религиях, но делал он это лишь с тем, чтобы подчерк­нуть, чего именно лишен Запад. Юнг не разделял интересов историков религии. Его в значительно большей степени вол­новала проблема христианской веры» [95, р. 187].

Как мы видели, с самых первых лет своей жизни Юнг обна­ружил склонность с сомнением относиться к такому Богу, ко­торый существует независимо от человека, т.е. за пределами мира его психических переживаний. Этим юношеским настро­ениям в известной степени отвечала программа осмысления религиозности, предложенная психоаналитическим подходом Фрейда. Подобная интеллектуальная установка в трудах вид­ного французского философа Поля Рикера получила название «герменевтики подозрения». Этот термин был впервые упот­реблен в работе «Фрейд и философия» [153]. В настоящее время понятие «герменевтика подозрения», с легкой руки само­го Рикера, приобрело в философских кругах большую попу­лярность и стало использоваться в качестве одного из ключе­вых элементов при оценке сути учения не только Зигмунда Фрейда, но также и двух других великих критиков христиан­ства — Карла Маркса и Фридриха Ницше. Однако назвать ин­терпретацию религии, предлагаемую зрелым Юнгом, «герменев­тикой подозрения», было бы непростительной ошибкой. Мы ведь видели также, что Юнг, в отличие от Фрейда, с самого начала испытывал потребность не только в развенчании тра­диционных догматов, но и в создании новой религии — при­ватной, отвечающей потребностям современного «психологи­ческого человека».