Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Итак, каковы итоги этого «обследования», или «освидетель­ствования»? Скорее всего, заслуживает доверия гипотеза Хо­манса о том, что Карл Юнг, еще в раннем детстве испытавший серьезнейшие затруднения с идеализацией образа отца, оказал­ся носителем своеобразной психологической установки, име­нуемой психотерапевтами (во многом с легкой руки Хайнца Кохута и популяризаторов его теории [171]) «психологичес­ким нарциссизмом». С другой стороны, можно допустить, что этот самый нарциссизм в какой–то момент был достаточно глубоко осознан Юнгом и превратился из просто болезни, при­носившей главным образом страдания и разочарования (в дет­стве, в период общения с Фрейдом), в «болезнь творческую», чреватую рядом психологических «открытий» (таких, как тео­рии архетипов коллективного бессознательного и индивидуации). То, что Юнг «творил» и «открывал», — несомненно. Воп­рос лишь в том, какова научная ценность этого «творчества» и рожденных им «открытий». Вполне вероятно, что именно тако­го рода «творческий склад», а точнее — нарциссическая тяга к идеализации и грандиозности оказалась одной из основных причин формирования всей системы юнговских взглядов («ана­литической психологии») и одной из ее главных отличитель­ных черт — популистского неорелигиозного сциентизма, дела­ющего особый упор на «научно доказанной» связи душевных процессов современного человека с величественными мифоло­гическими и мистическими традициями, уходящими своими корнями в славную древность. В этом свете совершенно есте­ственно, что свой «зрелый (осознанный) нарциссизм» Юнг пре­творял в жизнь по сценарию, соответствующему такой экзоти­ческой мистической традиции, как посвящение в шаманы. Логично также и то, что основным персонажем этого шаманического «спектакля» оказалась сверхсильная «мана–личность» (термин, очень волновавший и привлекавший самого Юнга) целителя душ и неорелигиозного пророка. В итоге создатель аналитической психологии предстал миру как лидер особого духовного ордена, посвящение в члены которого Юнг рекомен­довал проводить все по тому же шаманическому сценарию.

Почему все эти люди (прозелиты юнгианского вероучения) становились и становятся добровольными участниками ритуа­лов, имитирующих историю психологического нарциссизма одного–единственного человека? Не имеем ли мы дело с массо­выми актами мазохизма? Или, быть может, желание такого большого количества людей следовать юнговскому примеру сви­детельствует о том, что это вовсе не индивидуальное заболева­ние, а болезнь культуры? «Наша уже необычайно застарелая система ценностей, — пишет Хоманс, — превозносящая альтру­изм и отрицающая эгоизм и заботу о себе, тем самым форми­рует презрение к такому элементу повседневной жизни, как нарциссизм, что в конечном итоге ведет к снижению у инди­видов способности к самоконтролю и социальной адаптации. Наше нынешнее лицемерие по отношению к нарциссизму по­добно ханжескому отношению к сексуальности, царившему в викторианскую эпоху» [95, pp. 38–39]. Если образ жизни чело­века традиционного общества просто не давал возможности всерьез и надолго задуматься о «чудесах внутреннего мира», то нынешняя постиндустриальная урбанистическая цивилизация представляет собой подлинную оранжерею для нарциссизма самого разнообразного толка. Естественно, что взрастающие там «цветы» желают быть замеченными и понятыми, а, обнару­жив всеобщее презрение, бегут в царство теней, где их ждет, между прочим, удивительнейший аттракцион под названием «Спуск в глубины коллективного бессознательного по ре­цептам признанного во всем мире д–ра Карла Юнга из Цю­риха». Только там, вкушая плоды ветвистого древа психотера­певтических техник и сочинений мудрого швейцарца, который, как и они, долгое время отчаянно пытался найти каналы для реализации этого подавленного культурой психологического состояния и в конце концов (в отличие от них) эти каналы нашел, — многие и многие Нарциссы современности впервые обретают частичное душевное успокоение. Не окажись нар­циссизм одной из самых ущемленных психологических потреб­ностей западного человека XX столетия, вполне возможно, что о Карле Густаве Юнге знали бы очень немногие, а большин­ство его сочинений — вместо того, чтобы издаваться и переиз­даваться огромными тиражами на многих языках, — вероятнее всего, пылились бы в личных архивах его семьи.