Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Итак, по всему выходит, что труды Элленбергера и Хоманса побуждают нас к весьма развернутым и далеко идущим выво­дам по поводу болезненных процессов, на фоне которых проис­ходило создание аналитической психологии. Тем не менее, сразу же возникают вопросы: «Неужели вся история формирования взглядов молодого Юнга исчерпывается постигшим его еще в раннем детстве разочарованием в личности собственного отца и в традиционно–христианских убеждениях?» Или: «Стоит ли рассматривать практически все его зрелое творчество исходя лишь из неудавшейся попытки идеализировать Зигмунда Фрейда и считать создание альтернативной фрейдизму религиозно–ми­фологической версии психоанализа лишь попыткой компенси­ровать эту неудачу?» Вне всяких сомнений, не стоит. Ведь по­мимо родного отца у Карла Юнга была также и родная мать, а помимо психоанализа Фрейда он знавал и еще кое–какие тео­рии человеческой души, в том числе и очень древние. Почему бы не допустить, что влияние Пауля Ахиллеса Юнга и Зигмун­да Фрейда составляет, так сказать, «сознательную», видимую сто­рону интересующего нас идейного процесса, в то время как роль матери и влияние других психологических теорий (менее популярных в тогдашнем научном мире, нежели психоанализ) могут быть расценены как бессознательные факторы форми­рования юнговского мышления? Эти «теневые» советники вполне могли дать Карлу Юнгу нечто такое, чего он не мог найти ни у одного из своих отцов — ни у биологического, ни у интеллек­туального.

Кроме того, нам не стоит останавливаться на выводе о том, что появление юнговского учения в известной мере отвечало запросам «духа времени», подспудно требовавшего создания религии нового типа, которая отвечала бы запросам только еще нарождавшегося «психологического человека», то бишь основ­ного провозвестника грядущей эпохи массового психологичес­кого нарциссизма. Одной лишь интуитивной догадки о подлин­ных запросах «духа времени» вряд ли хватило бы для достижения того ошеломительного успеха, которым может похвалиться ана­литическая психология в наши дни. Да и сам Юнг в те дале­кие годы, когда происходило формирование его основных кон­цепций, едва ли сумел бы так полно и открыто воплотить свой личный нарциссизм, не ощущай он при этом духовной поддерж­ки со стороны каких–то сторонних и действительно солидных авторитетов. Ни собственная мать, ни какие–то маргинальные психологические теории таковыми быть не могли. Им, как те­перь выражаются, недоставало паблисити. Иначе говоря, дабы окончательно решиться на превращение личной болезни в уни­версальную теорию нужно было прибегнуть к ряду дополни­тельных сильнодействующих «катализаторов».

По моему убеждению, эту роль в юнговском спектакле с успехом сыграла Философия. Решиться на обнародование всех затейливых метаморфоз своего личного нарциссического ми­ровосприятия Юнгу помогло его весьма нестандартное и чрез­вычайно избирательное освоение мировой философской тради­ции. Вполне уместен вопрос: «Каким образом такое престижное и солидное интеллектуальное предприятие, как «мировая фило­софская мысль» смогло стать «резонатором» или «катализато­ром» для упомянутых маргинальных и глубоко личностных ре­цепций молодого Юнга?» Все дело, как мне кажется, в понимании термина «философия». Почему–то принято считать, что она яв­ляется уделом лишь горстки глубокомысленных мужей, творе­ния которых малоинтересны всем прочим представителям рода человеческого. Это не совсем так.