Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Но этим сходство между двумя «фрейдистами–отступниками» не ограничивается. Балеевское предположение о наличии в душе Шевченко неких непостижимых глубин, проявляющих­ся в его поэзии в самых разнообразных формах, вполне со­звучно с юнговским различением (введенным намного позднее, в 1946 г.) между абсолютно непостижимым «психоидным» бес­сознательным и более или менее доступными нам архетипическими репрезентациями этого потаенного слоя души. Впол­не в духе Юнга звучит и высказывание Балея о том, что самые фантастические образы, являющиеся из глубин шевченковской души, должны быть признаны реальностью: «Шевченко — «ре­алист» не потому, что его фантазия по сути своей реалистична, а, наоборот: его фантазия «реалистична» потому, что в ее раз­махе раскрывается смысл действительности, коренящийся глу­боко в душе поэта» [6, с. 152].

Однако имеется и одно важное отличие: если предприимчи­вый швейцарский доктор обещал возможность насладиться пу­тешествием за пределы банальной повседневности всем же­лающим, Балей оказался сторонником более элитарной установки, ибо, согласно его мнению, на такое способны лишь особо одаренные личности, такие, например, как все тот же Та­рас Шевченко. «Есть люди, — пишет Балей, — мысли и чувства которых относятся, как правило, лишь к предметам их окруже­ния, ближнего или дальнего, и только изредка и неохотно выбе­гают они за круги земные. И снова–таки, есть люди, которым с великим трудом удается окрасить свою заинтересованность в оттенки света, доступные опыту их смыслов. Им хочется объять оком души целостность мира во времени и пространстве, при­поднять завесу, отделяющую окружение, в котором они живут, от всей остальной вселенной» [6, с. 180].

Иной является и главная цель подобной трансценденции: Юнга занимала прежде всего достигаемая с ее помощью психо­логическая целостность индивида, тогда как воображение Шев­ченко, пробужденное, согласно интерпретации Балея, прежде всего трагическими чувствами по поводу тяжкого бытия укра­инской нации, искало новой идеальной целостности для всей Украины как таковой. У Балея место решавшейся Юнгом дос­таточно узкой прикладной задачи заняла глобальная идея о спасении нации. Вместо индивидуалистического (как сказал бы Питер Хоманс, «личностно–мистически–нарциссического») пути переосмысления традиционного христианства — украин­ский коллективный «миф, которым следует жить» («The myth to live by»), созданный и заочно направляемый его главным пророком — Тарасом Шевченко. Риторика, подобная юнгианской, оказывается как нельзя кстати для пропаганды подобных мифов, поскольку она сама — одно из лучших орудий, изобре­тенных в XX веке именно для того, чтобы выдавать вымышлен­ное, фантастическое за вполне возможное и даже совершенно реальное.

Определенные следы желания увязать мыслительные при­емы, отличающие почерк Карла Юнга, с личностью Тараса Шев­ченко, а через нее — и с думами о судьбе Украины, можно обнаружить и в появившейся десятью годами позже русско­язычной работе советского исследователя А.М. Халецкого «Пси­хоанализ личности и творчества Шевченко» [33]. Из всех пси­хоаналитических концепций, как считает Халецкий, более всего для анализа личности Шевченко подходит понятие «интроверсии», незадолго до этого широко разрекламированное Юнгом в его «Психологических типах». Поскольку работа была изда­на уже в советское время (т.е. когда все худшее для украинс­кого народа, как было принято считать, осталось в прошлом), связь между шевченковской интроверсией и судьбой Украины носит скорее лирически–мечтательный, нежели трагический оттенок: «Всю ненасыщенность своих интровертированных чувств Шевченко относит к Украине... Шевченко любит Укра­ину так же безраздельно, как любит мать–покрытку и ту дале­кую девушку, которую он не нашел во всю свою жизнь» [6, с. 239]. Кроме того, в отличие от Балея, Халецкий, хорошо осве­домленный о вредоносности «буржуазного национализма», не спешит признавать эти грезы поэта заслуживающими абсо­лютного доверия. Ему, видимо, казалось, что большевистскому режиму больше понравится возвращение к чисто фрейдистс­кой интерпретации этого мотива: «В душе Шевченко, — пишет Халецкий, — отождествляются для него мать и Украина. ... В этом нет ничего неожиданного. Психоанализ неоднократно давал возможность установить эту связь между материнским комплексом и любовью к родине» [б, с. 239]. Как мы уже виде­ли, советская наука вскоре отказала в праве на существование и этой версии глубинной психологии, хотя она имела значи­тельно больше общего с официальной материалистической док­триной, нежели до мозга костей спиритуализированная психо­логия Юнга.