Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Одно из важнейших отличий шевченковской личности №2 от ее конвенциональной, рациональной напарницы, как показы­вает Грабович, состоит в отношении к украинскому националь­ному бессознательному, к некоей мистической коллективной душе народа. Поэзия, порожденная шевченковской личностью №2, «вызывает специфическое эмоциональное состояние, кото­рое, в свою очередь, активирует “коллективное бессознатель­ное”, ... резонирует с “национальной душой”» [92, р. 11; 15, с. 18­19]. А еще, как явно видно из приведенной цитаты, интерпретация его поэзии, предлагаемая Грабовичем, очень сильно резонирует с мечтой об обнаружении особого «расового бессознательно­го», т.е. той самой мечты, которая длительное время не покида­ла и Карла Густава Юнга. Национальные различия, обнаружи­вающиеся в данном случае, по моему мнению, вторичны по сравнению с принципиальным структурным сходством. Юнг, как и положено немцу, с юношеских лет интересовался ирраци­ональной коллективной душой германского народа, а впослед­ствии понял, что единственный способ приспособиться к реаль­ности, сложившейся в мире после Второй мировой войны, состоит в том, чтобы перевести дискуссию о бессознательном в общечеловеческую плоскость, оставив националистические предрассудки при себе. Такая оценка является превалирующей в современных историко–научных дебатах вокруг Юнга в за­падном мире. Вот мнение на этот счет одного из самых актив­но действующих в настоящий момент западных исследовате­лей Юнга: «... на протяжении 1920–1930–х годов в его [Юнга. —

В.М.] расовой психологии присутствовали черты расистских (в том числе и антисемитской) идеологий. ... В своем после­военном эссе о нацистской Германии («После катастрофы», 1945) он критикует «псевдонаучные расовые теории» немцев, не допуская даже мысли о том, что в его собственных прежних допущениях относительно рас и расовой типологии могли быть хоть какие–либо изъяны» [149, р. 370].

В случае же Тараса Шевченко неприспособленная личность (более юная, как считает Грабович) была захвачена поисками иррациональной и неуловимой правды об украинском прошлом. «Эта правда, — как говорит Грабович, — не поддается проверке путем рациональных исследований или испытаний на полиго­не интеллектуальных размышлений. ... Эту правду, согласно Шевченко, можно познать лишь обратившись к коллективной душе собственного народа» [92, р. 27; 15, с. 34]. С другой сторо­ны, сформировавшаяся в более зрелые годы рациональная, при­способленная личность Шевченко, вынуждена была «реагиро­вать на совсем иной мир» — космополитический (курсив мой. — В.М.) мир Санкт–Петербурга [92, р. 11; 15, с. 18]. Но и тут взросление и приспособление к реальности вовсе не озна­чало полного отказа от мечты о достижении земли обетован­ной — идеальной, мифической Украины, якобы хранящейся в тайниках коллективной памяти нашего народа.

Интересна и параллель между Шевченко и Юнгом каса­тельно каналов получения информации об этой коллективной душе. В обоих случаях подобная задача решается посредством общения с духами умерших. «Культ могил, — пишет Грабович относительно одного из важнейших мотивов поэзии Шевчен­ко, — присущ практически всем культурам. Его значение осо­бенно возрастает в кризисные моменты, а также в разных ре­лигиозных верованиях в тысячелетнее царство Божие. Он предполагает обращение к прошлому в поисках коллективной, или «национальной» силы для продолжения своего существо­вания, обращение к мертвым для утверждения жизни, иными словами, — оживление будущего за счет прошлого» [92, р. 118; 15, с. 128]. Об аналогичных поисках национальной силы, произ­водившихся Карлом Юнгом, детально рассказывается в «Арий­ском Христе» Нолла (см. особо: главы «Внутренняя отчизна» и «Вызывая духов»). О фундаментальном значении подобных представлений для всей психологии Юнга говорит и Фрэнсис Шаре: «Несмотря на то, что в данной работе термин спириту­ализм используется для обозначения веры в реальность ком­муникации между живыми и мертвыми... я смею утверждать, что спиритуализм оказался важным фактором формирования мышления Юнга на ранних этапах его жизни, а также весьма ощутимо сказался при закладке фундамента всей его психоло­гии» [63, р. 1].