Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна

Культурологическая парадигма добавляет сюда еще одно, третье значение – «коллективная идентичность». Под этим понимается представление о себе, которое «конструируется» малыми или большими социальными группами вплоть до наций и государств. Подобные коллективные автопортреты базируются на сложившемся нарративе, а также на избранных исторических событиях ключевого характера, на значимых местах, культурных артефактах и практиках, которые формируют у данной группы определенное видение истории, сознание собственной особенности и историческую ориентацию. Чтобы уточнить понятие коллективной идентичности, процитирую еще раз Юргена Коку, признавшего в 1996 году, что в «университетах подул новый ветер», ибо многим язык теории модернизации стал казаться чужим. Оглядываясь назад, он вспоминал об энтузиазме, с которым его поколение пыталось заниматься историей как просвещением, извлекая из нее уроки. Теперь же, пишет Кока, от истории ждут другого, а именно освоения прошлого, воспоминаний, обеспечения и удостоверения идентичности, а порой и занимательности[383].

Как мы уже видели, теорией модернизации не предусматривалось извлечение уроков из истории. Формула historia magistra vitae постоянно сопровождалась утверждением, что учиться у истории невозможно. И все же поколение, к которому принадлежали Козеллек, Кока и Велер, извлекли из нее свой урок, хотя и не столько «проработали» его, сколько «перешли в другую веру», радикально порвав с национал-социализмом. Многие интеллектуалы, деятели культуры, ученые и политики того поколения доказали это делом всей своей жизни, ознаменовавшейся замечательными достижениями; они заложили и упрочили духовные основы западногерманской демократии. «Проработка» негативного прошлого – это нечто иное. Такая задача была делегирована следующему поколению, к которому я чувствую свою принадлежность.

Память – третье понятие, приобретшее в культурологической парадигме совершенно новое значение. Это понятие вошло в состав таких абстрактных терминов, как «культурная память» или «мемориальная культура», и отсылает теперь не только к психологическим процессам внутри индивидуума, но и к широкому спектру культурных практик вроде сохранения следов прошлого, архивирования документов, коллекционирования произведений искусства и реликтов, включая их реактивацию посредством медийной и педагогической работы. Речь при этом идет не столько о «культуре сохранения» (Марквард), сколько о всевозможных формах общественного обращения к прошлому, которые вошли в наше сознание в качестве важной и актуальной темы лишь после ослабления темпорального режима Модерна. Культурная память является не только пассивной «накопительной памятью», она включает в себя также реактивацию прошлого, возможность его освоения с помощью активной функциональной памяти. Тесная связь между памятью и идентичностью требует, чтобы культурная память создавала идентификационные возможности и партиципативные структуры, позволяющие осуществлять индивидуальное и коллективное освоение истории. От этих структур партиципации и принадлежности, которые в демократическом обществе служат лишь опцией и не навязываются императивно извне, нельзя отделаться ссылкой на статистику, как это делает Ян Филипп Реемтсма. Подобно многим модернистам, он считает понятие коллективной идентичности и «речь от первого лица множественного числа» метафорами, ибо «здесь нельзя даже ссылаться на большинство. Мемориалы – цель их сооружения и их предназначение – также интересуют лишь меньшинство людей. Но этому меньшинству удается отстоять свои интересы так, будто оно представляет собой активное большинство, которое на самом деле лишь попустительствует этому»[384].

В свете теории культурной памяти прошлое служит не только предметом знания, которое можно сдать в архив, но и параметром человеческого опыта, воспоминаний, чувств и вопросов идентичности – все это важные и легитимные узы, тесно связывающие прошлое с настоящим и будущим. Несмотря на многочисленные примеры политического злоупотребления прошлым, невозможно отрицать ключевую значимость исторических событий для индивидуумов и социальных групп. Причину этого четко сформулировал в своей статье Ян Филипп Реемтсма: «Речь идет о толковании истории в смысле объяснения самих себя: мы хотим узнать из истории, кто мы такие и на что мы можем надеяться»[385].

Непрошедшее прошлое: исторические травмы и концепт необратимого времени