Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна

Кризис темпорального режима Модерна обусловлен не только тем, что будущее не выполняет своих обещаний и само превратилось в проблему. Виновато и прошлое, сущность которого изменилась коренным образом. Прошлое со всей очевидностью не является больше таким, каким его рисовал темпоральный режим Модерна, а именно местом, где автоматически нейтрализуются эмоции и стирается опыт. Наряду с этим «чистым» прошлым, как его представляют себе профессиональные историки в качестве предмета своих исследований, существует «нечистое» прошлое, которое попросту нельзя отделить от человеческих переживаний, поступков и их осознания. К нынешнему времени сложилось устойчивое представление о том, что прошлое является неотъемлемой частью культуры, человеческого существования, индивидуальной рефлексии и коллективной идентичности. Это относится не только к позитивно оцениваемым событиям прошлого, которые запечатлены в традиционных героических нарративах, апеллирующих к чувству гордости (или позора) и служащих основой коллективного самосознания, посредством которого можно осуществить массовую политическую мобилизацию. Абсолютно новым является то, что это же относится и к негативному опыту индивидуальных или коллективных страданий, которые в виде травмы или чувства вины остаются долгое время невысказанными, ибо они не оформлены соответствующим культурным нарративом; к тому же потомки тех, кто повинен в этих страданиях, не признают свою ответственность за них. Новая этика исторической ответственности все чаще делает подобные негативные исторические события объектом последующей проработки. Сосредоточенность исключительно на будущем и модернизации систематически вытесняла из сознания страдания, травмы и интересы тех, кому приходилось в основном расплачиваться за эту историю прогресса. Достаточно напомнить приводившийся пример афроамериканцев, которым долгое время не удавалось включить свою историю рабства и расовой дискриминации в официальный нарратив истории США.

Эти исторические события, которые игнорировались темпоральным режимом Модерна и которые привлекли к себе внимание теперь, можно вслед за Дипешем Чакрабарти назвать «историческими травмами». Он понимает их как «сочетание истории и памяти»[386]. Концепция исторических травм возникла, как подчеркивает Дипеш Чакрабарти, не в профессиональных рамках западной исторической науки, а под влиянием мультикультурной практики признания. Эта политика сформировалась под воздействием глобальной эволюции этики прав человека, которая с восьмидесятых годов не только стала предметом публичного дискурса, но и приобрела конкретное политическое значение. Если историческая наука, соответствуя собственной постановке проблем и соблюдая объективность, тщательно избегает всего, что похоже на вмешательство и пристрастность, то политика признания, напротив, базируется на праве существования этнических идентичностей и на учете коллективного исторического опыта. Голоса пострадавших зачастую не сохраняются в исторических архивах, поэтому устным свидетельствам отводится сегодня новая роль, они приобретают повышенную значимость. Политика признания является абсолютной исторической новацией. Ей предшествуют многовековые история и практика непризнания. Речь идет не о недостаточном внимании или заниженной оценке, но о всестороннем и радикальном унижении человека через непризнание его человеческого достоинства. Подобная форма дискриминации имеет не социальную или политическую, а антропологическую основу. Она возникает, когда некая власть имущая социальная группа дискриминирует другую социальную группу в качестве «бессильной». Следствием подобной дискриминации является то, что власть имущая социальная группа чувствует себя вправе не считаться с обычными нормами поведения и границами дозволенного по отношению к дискриминируемой социальной группе. Тем самым утверждается стремление сделать различие между могуществом и бессилием постоянным и абсолютным. Создается перманентная чрезвычайная ситуация, которая, однако, резко отличается от ситуации, описанной Карлом Шмиттом. Чрезвычайное положение, о котором говорит Шмитт, подразумевает временное нарушение связей и поведенческих норм, возникающее в результате отмены действовавшего политического порядка, а перманентная чрезвычайная ситуация, напротив, стабилизирует границу между власть имущими и бессильными, базируясь на культурных стереотипах и предубеждениях, которые социально укореняются и габитуализируются так глубоко, что уже не требуют дискурсивного оправдания.