Прошлое всегда служило предметом, который использовался и которым злоупотребляли. Но в конце ХХ века произошла еще одна новация. Речь идет о самих мемориальных исследованиях, сопровождавшихся политическим дискурсом, которые подвергли критическому анализу прежние и нынешние практики конструирования национальной памяти. Решения в сфере исторической политики принимаются теперь не так, как это было раньше, внутри самодостаточной автаркии, а с учетом того, что они становятся предметом метадискурса, объектом внешнего и внутреннего наблюдения и обсуждения. Подобное критическое сопровождение посредством публичного транснационального дискурса существенно изменило акценты исторической политики, хотя это еще не произошло во всем мире.
Кратко проиллюстрируем на примере, в чем именно заключается различие между обеими тенденциями. Политика самоутверждения базируется на конструкции памяти, которая выстраивает нарратив
Подобные взгляды получили за последние десятилетия широкое распространение благодаря процессам политического транзита, сопровождая переход от диктатуры и демократии, но эти взгляды изменили характер национальной идентичности и независимо от смены политической системы, что демонстрирует растущее количество свидетельств политики покаяния в бывших колониальных державах. У стран – победительниц во Второй мировой войне, таких как Россия и США, которым в силу их могущества не приходится подчиняться внешнему давлению, нет мотиваций отказываться от исторической политики самоутверждения. Это чревато уязвлением национального самолюбия, символической утратой лица и власти. Но для наций, постоянно выступающих в роли жертвы (вроде Литвы или – в ином плане – Польши), усиленное фокусирование на собственных страданиях оказывается эмоциональным барьером, который затрудняет сочувствие к другим жертвам, даже пострадавшим от этих наций. В нынешней Европе и в мире достаточно примеров обеих форм исторической политики; многие страны имеют еще и национальные меньшинства, которые активно поддерживают ту или иную из этих форм. Страны, официально провозгласившие свою приверженность политике покаяния, частично испытывают давление социальных групп, стремящихся вернуть на государственный уровень политику самоутверждения национальной гордости и чести, а в странах, где сильны националистические тенденции, ощутимо транснациональное стремление взглянуть на собственную историю с точки зрения исторической ответственности, признания жертв и необходимости защищать права национальных меньшинств. Например, в России слышатся голоса как тех, кто ратует за политику самоутверждения, так и тех, кто отстаивает политику покаяния, что можно проиллюстрировать двумя примерами.
(1)
«История – это одна из форм самосознания общества. Если воспользоваться антропологической метафорой, история – это память общества. Именно история объединяет людей в народ.
Самосознание человека не может быть негативным. Если же по какой-то причине оно таковым становится, то это ведет к фрустрации и душевным расстройствам. Такому человеку необходима психологическая, а в запущенных случаях и психиатрическая помощь.
Равным образом, не может быть негативным и самосознание общества. Поэтому история в школе должна нести позитивный заряд, воспитывать позитивное отношение к своей стране и к себе. Формировать негативное отношение к отечественной истории, показывать прошлое своей страны как черную дыру, сводить к списку преступлений и злодеяний значит невротизировать новое поколение».
(2)
«Наша история иногда бывала героической, иногда ужасной, иногда красивой, иногда безобразной, но эта наша история. Авторы учебника работали над концепцией и будут работать над текстами с любовью к своей стране»[394]
.Эти примеры демонстрируют различные конструкции памяти в рамках политики самоутверждения или покаяния. В конечном счете, власть и соотношение политических сил, а также образованность общества решают, какая из фракций одерживает верх.
Заключение. Слишком много прошлого, слишком мало будущего?