Читаем Распятые любовью полностью

– Нет-нет, я этим не занимаюсь, – испуганно ответил я. – Это просто недоразумение. Мы качались с товарищем, он держал мне ноги, пока я качал пресс, менты ворвались в инструменталку и подумали, что мы занимаемся сексом, вот и раздули, – я для этапа придумал легенду.

– А товарищ твой тоже в гарем попал? – удивился старожил.

– Ну да…

– По-моему, ты заливаешь, фраерок, – рассмеялся Анатолий. – Так просто в гарем не попадают. Или стесняешься признаться?

Я молчал. Я просто не знал, что ответить, чтобы не навредить себе. Здесь, если бьют, то и лёгкие можешь свои выплюнуть. Но бьют обычно тех, кто суётся за общий стол и скрывает от сокамерников, что он петушок-золотой гребешок. Я признался честно, ну а то, как я стал петухом, это уже моё личное дело. Главное – за общий стол не полез и под блатного или мужика не косил.

На следующий день заключённый по кличке Рваный перед прогулкой потребовал, чтобы я остался в камере вместе с ним и ещё одним парнем. По правилам от прогулки можно отказаться либо всем составом заключённых, либо в прогулочный дворик могут отправиться не менее трёх человек, то же самое и остаться в камере могут не менее трёх человек. Администрация рассуждала так: случись что, допустим, один заключённый убил другого, должен быть свидетель, ну и своего рода профилактика мужеложства. Мы остались втроём. Как только дубак захлопнул дверь, Рваный приказал парнишке забраться на верхнюю шконку и не высовывать оттуда носа. Парень мгновенно выполнил указание и, отвернувшись к стенке, замер на втором ярусе кровати.

Я сидел, как обычно в углу. Рваный подошёл ко мне и, встав надо мной, вынув из ширинки член.

– Приласкай малёхо, возьми в рот, – предложил он. – Второй год сижу без бабы.

– Но я не беру в рот, – испуганно сказал я.

– Возьми тогда рукой, – посоветовал Рваный. – Подрочи немного.

– Я не могу, меня вырвет, – сказал я.

– Только давай без этих понтов, не строй из себя целку, – раздражённо произнёс Рваный.

– Я же объяснил, что в гарем попал по беспределу, я не…

Удар был настолько сильным, что я на время потерял сознание. Очнувшись, я почувствовал, как Рваный елозит своим членом меня по губам.

– Ну, раскрой рот, прошу тебя, не доводи меня до греха, раскрой…

И тут я почувствовал, как по моему лицу заметались горячие струйки. Рваный застонал и со всей силы ударил меня сверху по голове.

– Скотина, долбанная, попросили же тебя, открой рот, ты чего ломаешься, блядина!

Я открыл глаза, рядом стоял помощник Рваного и мастурбировал. Этот не стал ничего требовать, просто кончил на меня сверху.

– Умывайся, пидор, – приказал Рваный. – Весь кайф обломал. Ну и пидорасы наглые пошли. Куда ты полез, тварь? – заорал он, увидев, что я подошёл к раковине и потянулся к крану. – Вон твой умывальник, – он кивнул на унитаз, теперь будешь там умываться, раз по-человечески не понимаешь. Я к нему с добром, а он, сука, давай кайф ломать.

На следующий день всё повторилось. Все ушли на прогулку, мы остались в камере втроём. Рваный приказал мне сесть на пол в угол.

– Барбара, а ведь ты вчера не вырвала, хотя мы обкончали тебе всё хлебало! Ну, так что, сегодня в ротик возьмёшь? – он стал напротив меня. – Я приготовил тебе сюрприз. – Он вынул из кармана заточку из обувного супинатора и приблизил её к моим глазам. – Выбирай: пику в глаз, или в жопу раз. Говори, сука, не тяни. Первое или втрое?

– Второе, – сказал я.

– Вот умница моя, – он вынул член. – Ну, давай подрочи немного, ну, что ты стесняешься, лапуля. Ну!

Я решил не испытывать терпение этого психопата. Нужно было либо «выламываться» из хаты, то есть просить дубака переселить в другую хату, либо уж смириться со своим положением. Из рассказов своих собратьев по несчастью я знал, что перевод в другую камеру не всегда к лучшему, мог и усугубить ситуацию, а потому не стал рисковать. Наверное. Гамлет про меня говорил:


Мириться лучше со знакомым злом,

Чем бегством к незнакомому стремиться!

Так всех нас в трусов превращает мысль,

И вянет, как цветок, решимость наша


Я прикоснулся рукой к пылающей дубине Рваного.

– Ай, молодца, – застонал заключённый, – ну, давай дрочи его, дрочи. – Он схватил меня обеими руками за голову и, приблизив член к моему рту, простонал: – ну, не обламывай, Бориска, возьми его в рот, ну… возьми…

Только я охватил губами его головку, как в рот мне ударила мощная струя. Рваный закричал, и попытался проникнуть глубоко в моё горло. Я упёрся руками в его бёдра и меня чуть не вырвало. Он качнулся ещё несколько раз, и, отойдя от меня, упал на нижнюю шконку.

– Красавец, Борюсик, ох, красавец. Давно я такого кайфа не испытывал. Молодца! А чего ж ты вчера-то ломался. По беспределу говоришь, в гарем тебя загнали. Ой привираешь ты, шалунишка! Завтра в попку попробуем. Не бойся, у меня вазелин для такого случая есть, всё будет нечтяк. Тебе понравится.

Рваный поднялся с кровати, снял с вешалки мешок и вынул из него пачку печенья, и горсть конфет.

– Это тебе, – протянул мне, – всё по чесноку. Бери, это твоё.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее