Читаем Распятые любовью полностью

После отбытия наказания нас с Витасом, несмотря на все протесты, поселили в так называемый «гарем» – места для лагерных пидоров. Позже найдутся «знатоки», которые будут рассуждать, мол, нужно было не идти в гарем вплоть до вскрытия вен и так далее. Конечно, можно было поиграть в героев и поскандалить, но мы с Витасом поняли, что это всё бесполезно. Объявление тебя пидором в зоне – равносильно, что тебя публично поимели в зад. Всё, поезд ушёл. А лагерная поговорка «Раз – не пидорас, вжик и опять мужик» – это всего лишь шутка, от звания пидор в арестантской среде отмыться невозможно. Можно лишь скрыть, если ты переведён, к примеру, в другую колонию или тюрьму, но арестантская почта всё равно рано или поздно принесёт весть о том, что ты не имеешь права сидеть за одним столом с правильными заключёнными. А вот последствия такого обмана предсказать трудно. Побить – это самое малое, что может произойти, могу и искалечить до неузнаваемости, и даже убить. Жалости к лагерным пидорам не проявляет никто. Это вам ни гей, ни гомик, ни гомосек, ни голубой, это российский лагерный пидор – самое бесправное существо во всём мире.

Непередаваемое горестное ощущение, когда вчерашние друзья, коллеги по работе, соседи по обеденному столу, просто хорошие знакомые боятся подходить к тебе ближе, чем на полметра, здороваясь, не протягивают руку, никто не попросит у тебя закурить или ложку чая, кроме, конечно, таких как ты, братьев по несчастью. В гареме тоже есть свой бригадир, ругаться с ним не принято, но и слишком преклоняться нельзя, иначе заест. Среди пидоров есть свои опущенные, как пояснил Гриша-бригадир, это петухи в квадрате. Например за крысятничество в общей зоне барака (кражу у заключённого чего-нибудь) можно попасть в гарем, а за крысятничество уже в гареме, тебе ни один пидор не подаст руку, да ещё и пнёт при случае, и никто обидчика не осудит.

В том же гареме жил и наш атасник, он сам подошёл к нам с Витасом и сказал:

– Парни, я не виноват, это Шаман со своими кентами меня задержал, просто скрутили и заставили молчать. А после этого в цех вошли менты и сразу направились к вам в инструменталку. Я слышал, как Шаман говорил ментам, что вы там культуризмом занимаетесь. Они не знали, что у вас там это…

– А какая теперь разница, – ухмыльнулся Витас, – что это меняет.

Первое время с нами постоянно случались какие-то недоразумения. Признать себя опущенным не так-то просто. Моё друг по несчастью уронил на пол пайку хлеба и, наклонившись, чтобы поднять её, по ошибке поставил кружку на так называемый мужицкий стол, причём в тот момент стол был пуст, кто-то заметил такое страшное нарушение и на Витаса набросилась толпа с криками:

– Эй, педрила, ты совсем оборзел! Ты куда, петушиное отродье, свою дырявую кружку поставил? Пидорасы совсем нюх потеряли!

Кто-то сбил его с ног, начали бить парня ногами, через минуту желающих отыграться на наглеце увеличилось. На счастье вмешался наряд, возмущающихся граждан разогнали, кого-то задержали, но, узнав, в чём дело, тут же отпустили. Позже кто-то из жителей гарема, рассказывал, что стол тот работники столовой вынуждены были вынести на улицу во двор. Через какое-то время его снова занесут в помещение и будет он служить нормальным пацанам и мужикам. Но главное – ритуал «очищения» был соблюдён.

Самым непримиримым борцом за лагерную чистоту и нравственность был Шаман, молодой заключённый, недавно пришедший в колонию с ВТК, с так называемой «малолетки». В зоне нет дедовщины в общепринятом понимании, здесь не важен возраст, статья, срок, здесь главное – кем ты идёшь по жизни. Низшая каста – это мы, петухи, потом идут чушки, черти, эти ещё не стали петухами, но на грани, следующие мужики, работяги. Мужика в лагере обижать нельзя, на нём вся зона держится, а если не станет мужиков, заставят работать так называемых шерстяных, блатных, авторитетов, жуликов, воров и так далее. Кому это нужно? Но есть ещё активисты. Если зона «красная», то есть, если в ней заправляют активисты помощники администрации, то тут полно различных секций, типа общественных организаций, к примеру ФМС – физкультурно-массовая секция, КМС – культурно-массовая секция, СПП – секция профилактики правонарушений и так далее, много чего. Членство и участие в таких секциях – прямая дорога на УДО (условно-досрочное освобождение).

В чёрных зонах всё наоборот. Там заправляют различные авторитеты, администрация колонии идёт у них на поводу. Я не знаю, в какой колонии заключённым лучше и легче отбывать наказание, но, как сказал, один мой новый приятель, нам, петухам, всё равно кто правит балл – менты или авторитетные зэки.

Шаман проявлял невероятную активность в вопросах издевательства над обиженными гражданами и едва ли не ежедневно придумывал всякие развлечения с ними. В гареме живут не только те, кто попал туда по беспределу, например, как мы с Витасом, но и по-настоящему опущенные осуждённые. Те, кто поставил на себе крест.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее