Читаем Распятые любовью полностью

По тюремным законам активный гомосексуалист, не является педерастом (и даже гомосексуалистом нельзя его назвать – сразу разобьют голову клеветнику), но при этом он не должен прикасаться к гениталиям партнёра, пить чай с ним из одной кружки, и даже в столовой так называемые петухи сидят за отдельным столом. Петушиная жизнь в колонии тяжела, вся грязная работа на их плечах, все обидны и оскорбительные слова обычно звучат в их адрес. Некоторые ребята «подрабатывают» минетом и анальным сексом. Плата за секс-услуги обычно пачка чая, банка сгущёнки, тушёнки, сигареты, в общем, как договорятся.

Открываться петухам нельзя, сразу пойдёт молва, и можешь сам загудеть в «гарем», место в бараке, где расположены петушиные кровати.

Через три года отсидки, я познакомился с осуждённым по имени Витас, родом из Литвы, крепкий такой парняга, примерно моего возраста. Как оказалось, на воле он занимался культуризмом, сегодня сказали бы, бодибилдингом. Однажды он предложил мне нелегально начать тренироваться по его методике. В те времена в колонии заниматься культуризмом категорически было запрещено. Администрация особо не скрывала, почему. Потому что накаченные, сильные заключённые представляли опасность, допустим, при бунтах, массовых неповиновениях, попробуй их скрути. Разрешалось лишь в локальных секторах (такой небольшой огороженный дворик у жилого барака) делать утреннюю зарядку. Но и там не было даже турника.

Мы посмеивались, говорили нашим контролёрам (надзирателям): а вдруг завтра война, а мы дохлые, случись рукопашная и всё…

– Если завтра война, вы разбежитесь все, – был уверен прапорщик Мотыль.

– С чего ты взял, – спрашивали у него зэки.

– По мордам вашим предательским вижу, – гоготал он в ответ.

Мотыль был самым непримиримым прапорщиком в нашей зоне. Любил шмонать и часто находил то, на что у других контролёров не доходили руки.

Итак, мы с Витасом открыли нелегальную легкоатлетическую секцию. Решили перестраховаться и никого в неё больше не принимать.

Витас из кувалд с полыми ручками, чтобы вставлять их друг в друга, сделал гантели, гриф штанги замаскировали под лом, знакомый фрезеровщик изготовил квадратные блины, якобы это грузила для пресса, кода необходимо приклеить шпон к ДСП, иными словами, было сделано так, что при «атасе» всё разбиралось мгновенно и увидеть во всех этих приспособлениях спортивные снаряды мог только человек, как минимум, пишущий фантастические романы о звёздных войнах.

Прежде чем начать тягать железо, мы всегда выставляли на атас петушка. Инструменталка находилась на втором этаже, и ни одному менту при даже сильном желании не получилось бы попасть в цех незамеченным. Редко, но атасы случались, мы распахивали настежь дверь, а это для контролёра первый признак, что осуждённые там ничем противоправным не занимаются, потому они и не торопились идти в нашу сторону. Когда они появлялись на пороге, Витас якобы сдавал или принимал какой-то инструмент – стамеску, молоток, киянку и тому подобное. Я просил его расписаться в журнале выдачи и сдачи инструмента, он, поставив свою подпись, тут же уходил. Никаких подозрений, никаких претензий к осуждённому Филатову не было и быть не могло.

С Витасом мы стали семейниками, на усиленно режиме так назывались осуждённые питающиеся из одной корзины, то есть всё, что раздобыли, купили, делили пополам. Мы по долгу общались с приятелем, особо не думая о норме, поскольку «прикрученные» (прирученные) бригадиры делились выполненными работами (на бумаге) с Витасом, за что тот щедро с ними расплачивался. Мне же начисляли просто оклад.

У зэков все разговоры, с чего бы они не начинались, всегда заканчиваются двумя темами «о еде и о пизде». Я заметил, что в последнее время Витас всё чаще и чаще обращается к теме секса. Иногда мы договаривались до такой степени, что у меня начинала кружиться голова. Витас осмелел так, что однажды рассказал мне, как делал своей подружке куннилингус и как он получал от этого удовольствие. Такие признания в лагере могут делать люди очень близкие и безмерно доверяющие друг другу.

Однажды во время таких сексуальных бесед я не выдержал и задал товарищу прямо в лоб вопрос:

– Витас, а как бы ты отнёсся к тому, если бы я, к примеру, предложил тебе сделать минет?

– В смысле, ты или я? – мне показалось, он готов был к такому вопросу.

– Без разницы, – пожал я плечами.

– Ну… скажу честно, – начал он, – я никогда этого не делал, но…

– Да не страхуйся, – сказал я. – Говори прямо.

– Ну, в общем-то, отнёсся бы положительно. Ты этого хочешь?

– Да, – задыхаясь, ответил я. – Погоди, я выставлю атас.

Через пять минут мы лежали на нашей спортивной подстилке из войлока в известной позе, и, не помня себя, неистово ласкали друг друга.

Первый наш с ним опыт состоялся на таком эмоциональном уровне, что вечером после отбоя я никак не мог уснуть.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее