Расплата

Около четырех за мной заехал сержант еще с одним офицером и мы отправились в сторону границы. По дороге захватили начальника разведки, подбросили его до нашей тыловой базы и к двум ночи были у себя. Как выяснилось, броневик начали обмывать заочно. По этому случаю в гости заехал офицер из 155-ой бригады. Капитан осмотрел машину и тотчас изъявил желание кататься. Причем кататься он приказал именно там, где вчера БТР морпехов попал в засаду какого-то летучего отряда противника. Мы похватали броню, автоматы, запрыгнули в броневик и поехали. К нашему возвращению майор морпехов привез две бутылки водки. Все наперебой расспрашивали нас о поездке, кто-то о чем-то рассказывал. Над столом клубился густой табачный дым и разноголосье. У капитана то ли от водки, то ли от усталости глаза стали совершенно красными. Он вдруг повернулся ко мне и зашептал:

— Сегодня видел еще отказников. Они рассказали, как строили себе тюрьму, колючкой огораживали, спали на бетонном полу семьдесят человек, как собаки. Хуже. Они с февраля воюют. В пехоту попали, — капитан, захмелевший, запотевший от водки, вонзил в меня наполненные глухой отчаянной злобой глаза, пояснил, — Не из-за страха, ты пойми. Они отказались, потому что сил терпеть этот… больше не было. Они связисты, не пехотинцы. Их не учили окопы штурмовать. Но они полгода штурмовали и всего-то просили, чтобы им дали повидаться с семьями пару недель. А их под охраной погнали, не в комендатуру даже, не-ет, а лагерь временного содержания себе строить. Концлагерь!

Капитан и я сидели в оцепенении, потрясенные, только сейчас казалось, осознавая, что же произошло с нашим несчастным отечеством и какие еще его ожидают позоры и потрясенья.

7 СЕНТЯБРЯ

Сегодняшний день полон событий. Главное, разумеется, это наш броневик. Капитан отказался проверять эффективность бронекапсулы.

— Не надо, — предостерегающе сказал капитан.

— Ладно, — ответил я, а про себя подумал, — «Уедешь, тогда и проверим».

По маршруту мы отправились на броневике, съездили на посты и вернулись раньше обычного.

Под сводами одного из гаражей музыканты настраивали аппаратуру, а под открытым небом на скамьях сидели два десятка солдат. Чуть в стороне я заметил полковника З. и несколько незнакомых лиц.

У женщины был низкий грудной голос. Она сцепила тонкие длинные пальцы, страдальчески вскинула подведенные тушью глаза к небу и запела. Она пела о сынах великой страны, которые встали на ее защиту. Было непонятно, о ком она поет — о нас или об украинцах. Солдаты напряженно молчали. Между песнями она рассказывала о себе и своей семье. Все ждали обеда. Женщина рассказывала с апломбом, с петербургским прононсом, упиваясь пустыми нарядными словами и красивым низким голосом. Поднялся ветер. Он разметал слова женщины. Она спела гимн кадетской школы, в которой учился ее сын, внук ее отца, тоже кадета в отрочестве (обо всем этом она рассказала перед песней) и, тая в изломе бровей презрительную усмешку, ушла со сцены в совершенно гробовой тишине. И явственней стала слышна канонада. На сцену вышел мужчина с живыми темными глазами и гитарой. Он спел несколько неизвестных песен и спросил нас, чего бы мы хотели послушать. Оживление прошло по рядам. Солдаты переглянусь, но постеснялись просить столичного артиста — в воздухе ощущалось присутствие полковника. Мне стало жалко музыкантов. Они приехали к нам, рискуя попасть под обстрел, наверняка задаром, а мы сидим, как поросята неблагодарные, и даже не хлопаем. Я попросил спеть «Кукушку».

Человек с гитарой нахмурился и начал объяснять, что эту песню они не репетировали, а музыканты у него за спиной переглянулись, барабанщик сделал какие-то знаки трамбонисту и заиграла «Кукушка».

От аплодисментов гудели ладони. Женщина стояла около внедорожника, на котором приехали артисты, смотрела на сцену и курила. Она посмотрела на нас, налилась черной кровью, бросила сигарету на землю и села в машину. Солдаты наперебой выкрикивали названия песен. Концерт затянулся, а мы все не отпускали музыкантов и отпустили только тогда, когда полковник сделал капитану внушение взглядом и техник, пошептавшись с женщиной через приоткрытое окно, начал демонстративно сматывать кабель. Перед отъездом мы сфотографировались с музыкантами, угостили их чаем и они уехали с полковником, пожелав нам вернуться домой живыми и невредимыми. Мы им пожелали того же и пошли обедать. В тот же день в Россию по делам уехал капитан. А к вечеру к нам прибыл начальник разведки.

8 СЕНТЯБРЯ

Канонада заметно приблизилась. От нее звенели стаканы с чаем на снарядном ящике. Этот звон словно предупреждал об опасности, но с конца августа фронт на нашем участке застыл и невозможно было поверить, что это может измениться.