Распря великая. Московско-галичские войны второй четверти XV века

После взятия Москвы главный заговорщик Шемяка остался в столице, устанавливая свои порядки, а к Троице-Сергиеву монастырю выдвинулся сильный отряд, по сути, настоящее войско Ивана Андреевича Можайского. В этой рати были и люди Дмитрия Юрьевича. Василия II захватили прямо в обители при полном попустительстве дворян и монастырских властей. Впрочем, в произошедшем виноват был он сам, вновь недооценивший угрозу со стороны недовольных родичей. По словам Л. В. Черепнина, поражает исключительная беспечность и недальновидность Василия «он ведь прямо шел навстречу планам врага!»[319]. С этим выводом нельзя не согласиться, учитывая, что накануне нападения великий князь получил сообщение о планах заговорщиков, которому не поверил. Об этом стоит рассказать подробнее. Прямо во время церковной службы в Троицком соборе (на литургии) государя, молящегося у гроба Святого Сергия, известил о перевороте в Москве рязанец Бунко, который «восхоте добра великому князю»[320]. Он же поведал и о готовящемся захвате самого Василия Васильевича. Однако Бунко не поверили, так как незадолго до этого тот оставил службу государю и отъехал к Шемяке. Великий князь заявил: «Сии смущают нас, аз со своей братьею в крестном целовании, то как может то бы/ти так?»[321]. Незадачливого Бунко выдворили из обители, да при этом еще и побили.

Все же некоторое здравомыслие у Василия Васильевича осталось, и он приказал послать небольшой дозорный отряд к городку Радонеж[322], откуда с горы хорошо просматривалась дорога на Москву[323]. Эта мера не помогла. Видимо, в монастыре у Ивана Андреевича были свои люди, которые сообщили о выставленной стороже. Или же ее обнаружили разведчики князя. Во всяком случае, зная о дозоре на горе за Радонежем, князь применил военную хитрость – приказал собрать в окрестных селах множество саней, в которых спрятал под рогожами своих воинов в доспехах. «Он же (Иван Можайский. – В. В.) повеле сани многая изрядити, как возы срогозинами, а иные с полстми, а в них по два человека в доспесе, а третей после идет, как бы за возом, и как уже передний минута их, и тако выскакаше все из саней и поимаша их, а убежати им нелзе, поне же убо тогда снег был 9 пядей»[324].

13 февраля 1446 года уже и в Троицкой обители были замечены многочисленные отряды, идущие от Радонежа к монастырю. Когда опасность стала очевидной, Василий Васильевич решил бежать и устремился к Конюшенному двору. Но оседланных лошадей там не оказалось. Как и тех, кто мог бы подготовить коня в дорогу. Государю пришлось прятаться в Троицком храме, куда его пустил и где запер пономарь инок Никифор[325]. Возможно, отказавшись от бегства, великий князь отвлекал внимание, позволив скрыться своим детям, тогда же увезенным дядькой князем Иваном Ряполовским в Муром[326].

О том, где прячется Василий II, налетчикам сообщили два монастырских старца «ненавидясчии князя великаго»[327].

Похоже на правду. Люди Ивана Можайского, ворвавшись в обитель, сражу же устремились к Троицкому собору, зная точно, где искать попавшего в ловушку государя.

Первым в монастырь ворвался конный отряд боярина Никиты Константиновича Добрынского. Летописцев особенно возмутило то, что он прямо на коне въехал на лестницу «к передним дверем церковным». Правда, к радости доверчивых книжников, святотатца сразу же настигло тяжкое наказание – сойдя с коня, воевода ударился о камень, упал и сильно ушибся. Когда спешившиеся воины подняли своего командира, то обнаружили, что Добрынский «бысть яко пианъ, а лице его, яко мертвецго бе»[328]. По этой причине начать переговоры с затворившимся в храме Василием Васильевичем пришлось самому Ивану Можайскому. По-видимому, первоначально тот планировал остаться в стороне и не участвовать лично в захвате двоюродного брата. Но досадный случай вынудил его выйти из тени и обратиться к великому князю.

Василий Васильевич, услышав голос родича, предлагавшего сдаться, сопротивляться не стал и только просил Ивана Андреевича позволить ему постричься в монахи: «Брате, помилуйте мя, не лишите мя зрети образа божиа и пречистые матери его, и всех святых его, а не иду из монастыря сего и власы главы своея урежу зде».