В разгар этих хлопот у Валентины начались совсем другие отношения с международными фондами. Накопленный ею культурный капитал и репутация, приобретенная благодаря работе с фондами, обернулись рядом приглашений, о которых я упоминала в третьей главе. Весной 1998 года к Валентине обратилась Мэри Маколи, глава московского представительства Фонда Форда, и предложила ей провести в стенах университета летнюю школу по правам человека. А в июле, незадолго до моего отъезда, случилось нечто более существенное: Валентине пришло приглашение подать заявку на получение индивидуального гранта для поддержки ее работы по созданию Центра женской истории и гендерных исследований при Тверском государственном университете. Такие гранты, гарантировавшие приличную стипендию и деньги на поездки, были редкими и очень ценились[117]
. Предложение свидетельствовало как об особом положении Валентины, так и об изменениях в Фонде Форда. Благодаря семинарам и конференциям, которые Валентина организовывала и в которых участвовала, она зарекомендовала себя не только как серьезную и преданную делу феминистку и ученого, но и как хорошего менеджера. В сообществе спонсоров в это время происходил процесс осмысления и переоценки. Я подозреваю, что дистанция в отношении грантов и финансирования, которой Валентина принципиально придерживалась, также сыграла свою роль[118].Мне довелось в это время увидеться с Мэри Маколи в Фонде Форда. Она попросила меня отвезти Валентине материалы для заявки. Когда я вернулась в Тверь, Валентина, используя полученные материалы, засела за заполнение официальной заявки. Поскольку документ должен был быть на английском, я помогала Валентине писать черновик. Вместе мы придумали, что для продвижения проекта нужна серия консультационных встреч с учеными-феминистками из Буффало (штат Нью-Йорк), из Нью-Йорка и из Итаки (штат Нью-Йорк), с которыми Валентина была знакома. Именно благодаря этому индивидуальному гранту Валентина смогла приехать ко мне в Корнельский университет на совместную презентацию, где она процитировала «Маленького принца».
В августе 1998 года я уехала из Твери в США, получив от Корнельского университета стипендию для написания диссертации. Хотя развитие проектов внушало оптимизм, мне было невыносимо тяжело уезжать. Когда я размышляла над последствиями перехода из участниц в аналитики по причине мировых политико-экономических изменений, я снова была вынуждена обратить внимание на перемены, происходившие с моими подругами. Через несколько дней после моего отъезда произошел обвал российской экономики. Инвесторы принялись спасаться толпами. Волосы поднимались дыбом, когда, приехав в Англию, я читала сводки о разорении, об убытках, понесенных людьми, когда они потеряли все свои сбережения. Либеральное ликование, типичное для прессы 1990-х годов, сменилось более мрачными тонами. Произошла переоценка: что пошло не так?
Декабрь 1998 года: Россия после кризиса
Я вернулась в «Россию после кризиса» в декабре 1998 года. Я попала в новую, более уязвимую ситуацию. Уверенность моих друзей-активистов в Москве пошатнулась, они боялись за свой статус: не уйдут ли из России все международные фонды по примеру многих иностранных инвесторов? Но в Твери тревога ощущалась не так сильно. Хотя все открыто говорили о кризисе, на него смотрели будто бы со стороны. У моих друзей никогда не было доходов, и это оберегало их и от экономического спада. Подруги по «Женскому свету» говорили о кризисе с некоторой иронией. Они переживали по поводу новых, более реальных трудностей.
Валентина была занята подготовительной работой по Центру женской истории и гендерных исследований (она вела переговоры с администрацией университета и готовилась к поездке в США). Октябрина обсуждала свою собственную должность. Она оказалась в ловушке между двух господ – международных фондов и местных властей. В каждом случае и нормы взаимодействия, и ожидания были очень разными. Октябрине приходилось многое узнавать и учиться работать с обеими сторонами.