Рассказ 77

И рассказала, как пройти к директору. Федора спустилась на первый этаж, затем в подвал и по узкому коридору, образуемому высокими штабелями ящиков, прошла к освещенной каморке, оказавшейся кабинетом директора.

— Конец работы! Приходите в понедельник, в одиннадцать! — громко сказал мужчина, захлопнув дверь.

Федора повернула к выходу. Наверху гремел звонок, суетились продавцы. Остановившись и над чем-то раздумывая, Федора опять собралась подняться наверх, но кто-то крикнул:

— Гражданка! Гражданка! Магазин закрывается!

На улице потемнело. От автомобильных фар и ночного освещения темнота казалась рваной и дрожащей, и все будто заполнилось странным жидким светом. Рыжие по краям облака, тяжело провисая брюшками, медленно плыли над Москвой, будто что-то высматривая среди громоздившихся домов.

Федора пришла домой усталая.

— Любка приходила, — сказал сосед, появляясь в дверях. — Ругалась, — добавил немного погодя он.

Федора бросила сверток на кровать.

— И муж ее приходил, — продолжал сосед, переминаясь с ноги на ногу. — Сказал, ты всегда опаздываешь, а Толик ревет, ждет тебя.

— А ведь за дело ругают, — оправдывалась Федора, переодеваясь, озабоченно бегая по комнате.

На именинах она сидела молча и все думала о продавщице.

Может быть, поэтому всю ночь ей тоже снилась продавщица, растерянная, заплаканная, почему-то у той во сне были обыкновенные, некрашенные ногти, обыкновенные волосы, лицо.

К утру у Федоры разболелась голова, и в детский садик, где она работала няней, еле пришла, приняла пирамидон, но и это не помогло. А из головы не выходила продавщица, и ей все казалось, что продавщица расстроилась и сейчас мучается из-за рубашки.

И следующую ночь Федора не спала, у нее поднялась температура, вечером в магазин ходил Димка, ставил ей компрессы и радостно говорил, что приходила жена и сказала: «Если месяц потерпишь, не начнешь пить, тогда сжалюсь».

Утром Федора встала с больной головой, оделась потеплее, направляясь в универмаг с рубашкой.

На втором этаже свободно вздохнула, увидев, что высокая продавщица работает. Она стояла за прилавком и что-то рассказывала подруге, тоже высокой, но худой и, в противоположность ей, с длинным тощим лицом. Стояла прямо, и когда говорила, то слегка раскачивала полный корпус в такт фразе и незаметно улыбалась.

— Потрясательно, — услышала Федора. — Плятт играет. А он, представь себе, где-то затерял билеты. Я там расстроилась, а он, симпотная рожа, хоть бы что. Представь!

Она поглядела на стоящую Федору и продолжала рассказывать, как ей удалось достать билеты, а когда кончила, Федора сказала:

— Я брала рубашку…

— Не принимаем, — перебила ее продавщица, слегка качнувшись, затем поправила черное платье в поясе, положила руку на прилавок.

И повернулась к своей подруге. Федора растерялась, бросила сверток на прилавок.

— Вы мне передали, а не… — сказала горячо она. — Я хочу отдать!

— Что так? — спросила продавщица.

— Рубашка, — виновато отвечала Федора, — брала одну, а дали две.

Она говорила быстро, торопясь, развернула сверток. Продавщица закусила нижнюю выпирающую неестественно губу, постучала ногтем по прилавку.

— Выбивайте чек, — сказала она, глядя куда-то в сторону.

— А мне не нужно.

Девушка поглядела на нее, затем на подругу, как бы говоря: что с нее возьмешь?

— Сорочку не нужно, — сказала сухо девушка, раздельно и тихо. — А когда упаковывала, то вы видели, что я вам лишнюю положила? Видели?

— Что?

— Видели?

— Но я не пришла бы в таком случае! — возмутилась Федора.

— Принимать товар, когда он побывал на дому, — перебила ее девушка, — не имеем права. Может быть, он уже обношен. Выбивайте чек.

Федора смотрела ей в глаза и не могла понять, чего продавщица от нее хочет. Она не могла и слова сказать, а девушка с высокой прической, поблескивающей от польского лака, с ногтями, похожими на длинные золотистые фасолины, показалась ей страшной в своем равнодушии. Но Федора стояла, как заколдованная, и только моргала.

— Выбивайте чек, — сказала продавщица, потом добавила, как будто упрекая ее, Федору, в скупости и даже начиная презирать ее за это: — Жалко?

Федора уже не помнила, как заплатила в кассу деньги, как бросила на прилавок чек.

— Гражданка! — кричала продавщица. — Сверток, гражданка!

Сосед был дома. Он уложил ее, сделал компресс, а когда она ему все рассказала, спокойно сказал:

— Дура ты большая.

— Что? — спросила Федора, облегченно вздыхая и радуясь чему-то. — Что?

— Дура ты большая, — повторил сосед. — Огро-омная дура!

Юрий Антропов Пихтовый сучок

Омшаник простоял в срубе целое лето. Вывел его Устин за одну неделю сразу после троицы, откуда только и силы взялись, а вот обомшить, накрыть, утеплить землей подызбенку — на это духу не хватило.