Рассказ 77

— Ты че расходился-то? Ну и балаболка! Только бы языком потренькать.

— Хам, вот те раз! — вроде как обиделся он. — То жалуется: «Кержак тугоязыкий, слова не дождешься», — а то опять не нравится, что я шуткую с ней. Ты почему такая-то?

— Дак ты шути, кто тебе не велит…

Она бы вовсе не хотела урезонить его так, чтобы Устин потом отмалчивался целый месяц, незлобливо покрикивая на нее в работе, как водится в деревне испокон веку. И если уж по правде говорить, ей больше по сердцу, когда глаза его, не полинявшие и поныне, становились вдруг пронзительно ясными, как сейчас, и он заигрывал с нею и подзуживал порой до того, что хоть плачь, а все равно не замолчит и еще пуще станет донимать своими шуточками.

— Только дошуткуешься опять до дождя, — сказала она, поднимая к небу лицо, озабоченное прерванным делом, но и затаенно ждущее какого-то продолжения.

— Ну и че такого, что дождь. Пускай льет. Рази нам спрятаться некуда? В избу пойдем или лучше в баню заберемся. Будто на свиданку. Как в молодости. Забыла рази?

— В баню он заберется… — теперь у Липы покраснели и щеки. — Ведь смоет всю землю с омшаника-то. Крыть надо.

Устин, дурашливо смеясь, пропел:

Накро-ой миле-енка, ми-илая,
Судьба-а ево игри-ивая…

Липа знала уже, что теперь он не скоро возьмется за лопату. Она выбралась из ямы, на ходу отколупнула прикипевшую к бревну сиренево-розовую лиственничную серу, которую наляпала перед работой, чтобы не мешала дыханию. Щелкая ею на зубах, пошла растоплять летнюю печку.

— Нечего было и затевать эту волынку с омшаником. Тебя кто неволил-то? Сам же заладил по весне, все вянькал ходил, дескать, надо поднимать сруб…

Липа загремела чугунками, без особого выражения выговаривая Устину за его ветреность. Ей давно надоела эта канитель со стройкой, но обычно она отмалчивалась, принимая и такую работу как нечто извечное, на роду написанное, а тут вдруг решила напомнить мужу, кто нашел себе это заделье.

— Ну, думаю, раз человеку приспичило — давай будем поднимать. Хотя, ежли разобраться, этот омшаник должен строить колхоз?

— Ага. Построит он. Ждать придется до морковкиного заговенья.

— Дак если не потребуешь…

— Потребуешь, екель-мекель! Ну вот че ты мелешь? — удивился Устин. — Прям, гляди-ка, все бросят там и приедут нам омшаник строить. За столько верст машину с лесом погонят, как же. У них там лишних людей девать некуда, че ли?

Он густо задымил, следя за женой. Липа, словно уже и забыв про него, спустилась к ручью за водой.

«Привыкли надеяться на чужого дядю, — втихомолку подерзил Устин ей вслед. — Все на колхоз сваливаем. А ведь раньше-то, бывало, самому приходилось такую работу робить. И домишко, и омшаник, и улья. А нынче грамотные шибко стали…»

Эту же песню насчет колхоза слышал он не раз и не два от своего братца Аверьяна. Тоже осуждал за омшаник. Вот уж теперь, будь Аверьян живой, не обобрался бы его насмешек: мол, не могилу ли себе копаешь, Устя, прямо возле избы?

Вспомнив Аверьяна, он ссутулился, сник, снова как бы мимоходом шоркнув ладонью туда-сюда по левой стороне груди. Липа, не упускавшая его из виду, перестала звякать посудой, тоже затаилась, и Устин поспешно выпрямился, выгнул, будто от усталости, поясницу и плотно, до боли в затылке, прижался спиной к срубу. Сквозь рубашку он ощущал шероховатость бревен и сухой ломкий мох в пазах, ему хотелось согреть вспотевшие и теперь остывавшие лопатки, но сруб оставался в ненастье неприютно холодным, а успокоительное, как обычно, тепло от курева не расходилось по всему телу — его словно отгонял холод земли, на которой сидел Устин.

«И впрямь как могила получилась», — покосился он на выкопанную возле омшаника яму.

— Так-то бы оно все ничего, — сиплым голосом прервал Устин тягостное молчание. — С лесом возиться можно. От смоляного духа ишо крепше делаешься. А вот землица, екель-мекель… С нею-то мы и запурхались. Вековечно сырая, тяжеленная. А набрасывать эвон куда надо. Кажилишься, кажилишься — аж глаза на лоб лезут!

Однако Липа словно и не слышала этих его слов, и тогда Устин покашлял и сказал без всякого перехода:

— Девятины завтра. Девять ден уж прошло! — покачал он головой, дивясь тому, как быстро летит время. — А будто вчерась и копали могилу Аверьке…

— Девятины, ага, — готовно подхватила Липа. — Я как раз подумала…

Она как сидела у ручья на корточках, так и замерла, и мутная струйка стекала с чугунка из-под тряпки.