Рассказ 77

Домом приезжих заведовала невысокая черноглазая женщина в клеенчатом мужском плаще с погонами, в резиновых сапогах, крепко обнимавших голые смуглые икры. Она забежала рано утром, безжалостно разбудила единственного постояльца, свернувшегося по-собачьи под тонким для сибирской ночи, истершимся на долгой службе одеялом цвета истоптанной осенней травы, получила полтинник и оставила под графином на большом стеклянном блюде квитанцию.

Она уже уходила, когда постоялец встряхнулся ото сна и предъявил законную претензию:

— Белье-то менять надо! Иначе это черт знает что получается!

У него были: худая длинная шея, худые костистые плечи под синей обвислой майкой, очки на столе, на стуле — пиджак с университетским ромбиком. На перекладине того же стула безвольно и скромно висели сморщенные носки, но в глаза они не бросались, тушевались под гордо оседлавшим стул пиджаком.

— Менять мне нечем, а вот вы бы ноги вытирали! Эвон у вашей койки ошметьев-то! — Глаза хозяйки сверкнули гневом и женским презрением к студенческой худобе постояльца.

— Неладно что-то в сфере обслуживания на селе, — подумал вслух постоялец, — ночлежка какая-то! Черт побери!

— Уходить будете, крюк накиньте, тут щелочка имеется, снаружи… Щепочку возьмете, щепочкой накинете, ладно?

— Нет, вы мне лучше скажите, где у вас жалобная книга? — прорычал негустым голосом молодой человек в занавеску, за которой скрылась хозяйка.

На беду, его услышали. Хозяйка широко откинула занавеску, засаленную от пола до потолка и оттого тяжелую, как златотканый театральный занавес.

— Тут она у меня! — сказала хозяйка и два раза хлопнула себя по плащу сзади.

После этого хозяйка окончательно исчезла и больше не появлялась…

2

Автобус сломался, и молодой человек был вынужден вернуться в Дом приезжих. С ним вместе с автобусной остановки пришли туда еще трое — два, как сразу выяснилось, заготовителя и третий — усталый, с набрякшими подглазьями толстяк, которого молодой человек сразу определил в районные работники средней руки.

Молодой человек поторопился и первым достиг гостиницы, чтобы захватить те простыни, на которых уже ночевал. Это ему удалось, он удовлетворенно развернул «Неделю» и сел в угол к свету.

Заготовители достали по бутылке водки и развернули другую газету, самобранку с колбасой, постной ветчиной, домашнего изготовления, сыром, чесноком, огурцами, одним большим помидором драгоценного среднеазиатского происхождения, луком (нежно-лиловые удлиненные чищеные головки) и холодными даже на взгляд от застывшего на них жира котлетами.

— С народом теперь разговаривать не придется до завтрашнего полдня, значит, и выпить можно, авторитету не уронишь, — сказал один заготовитель другому.

Районный работник тоже достал кое-какую закуску магазинного характера и потому победнее заготовительской и по приглашению состыковаться состыковался с заготовителями. Молодой человек с ромбом на груди был непьющий и остался сидеть со своей «Неделей» в теперь уже темном углу, где читать приходилось, напрягая зрение.

В одиннадцать часов свет погас, и, не успев оживиться, все разошлись по своим кроватям, но только улеглись, как свет сам собой и зажегся. Тогда решено было его выключить, настроение сдвинулось, остро слышал запах водки и вкусной дорожной еды, он совершенно случайно по небольшой временной гордости отказался, когда его пригласили, а второго приглашения не последовало, и он засыпал теперь голодным.

Затопали на крыльце, обивая с сапог грязь. Пришел еще один постоялец, бесцеремонно посветил фонариком по койкам, высветил свободную, разулся, спросил желающих выпить. Молодой человек в ответ саркастически ухмыльнулся в темноте, остальные просто промолчали.

Немного погодя булькнуло, на слух, из чекушки, захрустел малосольный огурчик, потом еще булькнуло, почавкало колбасой, вспыхнула спичка. На мгновение в пятнах света и глубоких теней возникло странное лицо, будто волшебник на миг вызвал его из привычного небытия или, на худой конец, ловкий фокусник-гастролер, работающий с какой-нибудь говорящей головой, хитроумно высветил в щелястой темноте плохонькой провинциальной сцены лицо своего помощника, поразил, удивил и снова спрятал его от зрителей.

Успокоительно потянуло колеблющейся плоскостью по самой середине комнаты запахом «Беломора».

Еще немного, и создавшаяся, кем-то подготовленная ситуация могла бы погибнуть в самом зародыше, недосоздавшись, не созревши и не разрешившись, задохлась бы во всеобщем храпении — даже нервный молодой человек уже успокаивался и начинал подремывать, — если бы новый ночлежник не заговорил вдруг в темноте как потусторонний дух и не рассказал бы неведомо кому, неведомо зачем детективную историю, прервавшись, однако, в самом ее начале риторическим вопросом: «Извиняюсь. Спать никому не мешаю?»

Молодой человек тут же ответил за всех с ноткой противоречия, каковую от рождения, видно, имел дар подпускать и ко всякому слову своему, и ко всякому своему дыханию:

— Нет, почему же, пожалуйста!

3