Рассказ 77

Мягко прошла Гайда по старому ковру, который помнила еще с той поры, как сама себя помнила, и, привычно проскулив, как поступала всегда, когда была в силе и когда требовалось выйти, потянула легонько за край простыни.

— Это ты, Гайда? — не скоро отклинулась хозяйка, высовывая из-под одеяла белую, пухлую, слабую свою руку с обломанными в непривычных домашних работах ногтями.

Гайда лизнула руку.

Хозяйка вытерла пальцы о простыню и снова руку спрятала под одеяло, а Гайда прижмурилась и отвернулась, чтобы словно бы не видеть, не знать всей этой брезгливости, с какою хозяйка прячет свои пальцы.

— Сейчас, Гайда, — тихо вздохнула хозяйка. — Ива-ан? — позвала она хозяина. — Собаку во двор выпусти…

— Она издыхает, — сказал хозяин вдруг с раздражением в голосе и так громко и чисто, словно вовсе и не спал только что. — Какой ей нынче двор?

— Выпусти, Ива-ан.

— Да что, делать мне, что ли, больше нечего? — хозяин на этот раз разозлился. — У меня у самого ревматизм.

— Ива-ан…

— Отстань! — с великой горечью сказал теперь хозяин. — Своих у меня заботушек хватает! — И он сел в кровати, свесив стянутые теплым исподним ноги. — Ты ее заводила для форсу, так за нею и гляди до конца. Все у тебя было, псины тебе лишь не хватало, а нынче одна эта тварь несчастливая осталась, но тебе ради нее пальцем собственным лень двинуть.

Гайда догадалась, что они, скорее всего, и вовсе про нее забыли в препирательствах и примутся, чего доброго, привычно спорить друг с другом, и потому тихо поскулила, напоминая о себе.

— И-эх! — клокотнул хозяин своей изношенной, истерзанной годами и личными обидами грудью, поглядел на Гайду, подхватил подушку и босой проковылял в соседнюю комнату-кабинетишко, где стоял у него обитый кожей диван.

Хозяйка тоже свесила с кровати свои ноги в голубых узлах испортившихся вен, прислушиваясь, как в кабинетике побрякивают стеклом. Но вот там скрипнули пружины дивана и чиркнула спичка. И тогда хозяйку всю затрясло, она вынула из-под подушки платочек и уткнулась в него.

Тем временем ЭТО стало еще ближе, а хозяйка словно бы про все, кроме своей горести, позабыла, и Гайда зарычала, принявшись царапать по ковру.

— Да уберешь ты собаку или нет?! — крикнул хозяин из своего уединения.

И лишь тогда хозяйка зашарила ногой по полу, отыскивая тапочки…

В прихожей возле самого уже порога Гайда запнулась о тяжелые осенние сапоги хозяина и упала. Хозяйка заторопилась, увидев, как бессильно старается она встать, скользя по полу лапами. Щелкнула замком, больно подхватила ее, Гайду, и Гайда очутилась мгновенно уже на холодных досках крыльца, матово покрытых голубым инеем. Замок щелкнул снова, и Гайда поняла, что отныне уже навсегда остается одна.

Сперва стало Гайде обидно и горько, что хозяйка так заспешила, видно испугавшись, что вдруг она, Гайда, вот-вот в квартире напачкает и придется потом убирать, хотя Гайда никогда, будучи здоровой, в доме не гадила.

Но времени, однако, никакого совсем уже не было в запасе…

А вокруг была тихая глубокая осенняя ночь. Все стыло в этой ночи, и словно бы слышно было даже, как стынет все это: дома, земля, деревья, воздух. Гайда осторожно ступила на первую ступеньку и вдруг сорвалась вниз, ударившись мордой о тротуарчик, ведший от дома на улицу. На кухне тотчас зажегся свет, и Гайда заметила, как хозяйка выглядывает в окно, на шум, вероятно отыскивая глазами ее, Гайду, да все, наверно, никак не может увидеть. Но вот свет на кухне погас столь же внезапно, как и зажегся, и Гайда поднялась на ноги, почувствовав, что следует хорошенько спешить: вот-вот уже…

Ей отчего-то представилось, что вскочила она легко и быстро, как бывало раньше, но в действительности она сперва долго царапала по доскам тротуарчика, соскребывая свежий иней, пока наконец-то не поднялась и не встала, покачиваясь на непослушных лапах…

Гайда вышла на улицу и направилась мимо спящих домов, мимо изморозью покрытых штакетников, мимо коченеющих в палисадниках рябин, на ветках которых, как спящие птицы, неподвижно стыли сейчас гроздья сморщившихся поспевших ягод. Она устремилась туда, где за поселком, за пологими, вдоль и поперек нагороженными горбами холмов начинались обширные, почти бескрайние болота, за которыми всегда скрывалось по вечерам солнце.

И было вокруг необыкновенно стыло и пустынно.