Рассказ неизвестного человека (An Anonymous Story)

Go away from here!	Бегите отсюда!
Go away."	Бегите!
"Well," she said in a shaking voice, and moved her hand over her hair. "Well, so be it."	-- Ну, что ж? -- проговорила она дрожащим голосом и провела рукой по волосам. -- Ну, что ж? Пусть.
Her eyes were full of tears, her lips were quivering, and her whole face was strikingly pale and distorted with anger.	Глаза ее были полны слез, губы дрожали, и все лицо было поразительно бледно и дышало гневом.
Orlov's coarse, petty lying revolted her and seemed to her contemptible, ridiculous: she smiled and I did not like that smile.	Грубая, мелкая ложь Орлова возмущала ее и казалась ей презренною, смешною; она улыбалась, и мне не нравилась эта ее улыбка.
"Well," she repeated, passing her hand over her hair again, "so be it.	-- Ну, что ж? -- повторила она и опять провела рукой по волосам. -- Пусть.
He imagines that I shall die of humiliation, and instead of that I am . . . amused by it.	Он воображает, что я умру от унижения, а мне... смешно.
There's no need for him to hide." She walked away from the piano and said, shrugging her shoulders: "There's no need. . . .	Напрасно он прячется. -- Она отошла от рояля и сказала, пожав плечами: -- Напрасно...
It would have been simpler to have it out with me instead of keeping in hiding in other people's flats.	Было бы проще объясниться, чем прятаться и скитаться по чужим квартирам.
I have eyes; I saw it myself long ago. . . . I was only waiting for him to come back to have things out once for all."	У меня есть глаза, я сама давно уже видела... и только ждала его приезда, чтоб окончательно объясниться.
Then she sat down on a low chair by the table, and, leaning her head on the arm of the sofa, wept bitterly.	Потом она села в кресло около стола и, склонивши голову на ручку дивана, горько заплакала.
In the drawing-room there was only one candle burning in the candelabra, and the chair where she was sitting was in darkness; but I saw how her head and shoulders were quivering, and how her hair, escaping from her combs, covered her neck, her face, her arms. . . .	В гостиной горела одна только свеча в канделябре, и около кресел, где она сидела, было темно, но я видел, как вздрагивали ее голова и плечи и как волосы, выбиваясь из прически, закрывали шею, лицо, руки...
Her quiet, steady weeping, which was not hysterical but a woman's ordinary weeping, expressed a sense of insult, of wounded pride, of injury, and of something helpless, hopeless, which one could not set right and to which one could not get used.	В ее тихом, ровном плаче, не истерическом, обыкновенном женском плаче слышались оскорбление, униженная гордость, обида и то безысходное, безнадежное, чего нельзя уже исправить и к чему нельзя привыкнуть.
Her tears stirred an echo in my troubled and suffering heart; I forgot my illness and everything else in the world; I walked about the drawing-room and muttered distractedly:	В моей взволнованной, страдающей душе ее плач отзывался эхом; я уже забыл про свою болезнь и про все на свете, ходил по гостиной и бормотал растерянно:
"Is this life? . . .	-- Что же это за жизнь?..
Oh, one can't go on living like this, one can't. . . .	О, нельзя так жить! Нельзя!
Oh, it's madness, wickedness, not life."	Это -- безумие, преступление, а не жизнь!