Рассказ неизвестного человека (An Anonymous Story)

What do you want?"	А тебе что?
Zinaida Fyodorovna could not refrain from putting her head out.	Зинаида Федоровна не выдержала и высунулась из пролетки.
"Has Georgy Ivanitch been staying here long?" she asked.	-- А давно Георгий Иванович живет здесь? -спросила она.
"Going on for three weeks."	-- Уже третью неделю.
"And he's not been away?"	-- И никуда не уезжал?
"No," answered the porter, looking at me with surprise.	-- Никуда, -- ответил швейцар и посмотрел на меня с удивлением.
"Tell him, early to-morrow," I said, "that his sister has arrived from Warsaw.	-- Передай ему завтра пораньше, -- сказал я, -- что к нему из Варшавы сестра приехала.
Good-bye."	Прощай.
Then we drove on.	Затем мы поехали дальше.
The cab had no apron, the snow fell on us in big flakes, and the wind, especially on the Neva, pierced us through and through.	В пролетке не было фартука, и снег валил на нас хлопьями, и ветер, особенно на Неве, пронизывал до костей.
I began to feel as though we had been driving for a long time, that for ages we had been suffering, and that for ages I had been listening to Zinaida Fyodorovna's shuddering breath.	Мне стало казаться, что мы давно уже едем, давно страдаем и что я давно уже слышу, как дрожит дыхание у Зинаиды Федоровны.
In semi-delirium, as though half asleep, I looked back upon my strange, incoherent life, and for some reason recalled a melodrama, "The Parisian Beggars," which I had seen once or twice in my childhood.	Я мельком, в каком-то полубреду, точно засыпая, оглянулся на свою странную, бестолковую жизнь, и вспомнилась мне почему-то мелодрама "Парижские нищие", которую я раза два видел в детстве.
And when to shake off that semi-delirium I peeped out from the hood and saw the dawn, all the images of the past, all my misty thoughts, for some reason, blended in me into one distinct, overpowering thought: everything was irrevocably over for Zinaida Fyodorovna and for me.	И почему-то, когда я, чтобы встряхнуться от этого полубреда, выглянул из-под верха и увидел рассвет, все образы прошлого, все туманные мысли вдруг слились у меня в одну ясную, крепкую мысль: я и Зинаида Федоровна погибли уже безвозвратно.
This was as certain a conviction as though the cold blue sky contained a prophecy, but a minute later I was already thinking of something else and believed differently.	Это была уверенность, как будто синее холодное небо содержало в себе пророчество, но через мгновение я думал уже о другом и верил в другое.
"What am I now?" said Zinaida Fyodorovna, in a voice husky with the cold and the damp. "Where am I to go? What am I to do?	-- Что же я теперь? -- говорила Зинаида Федоровна голосом, сиплым от холода и сырости. -- Куда мне идти, что делать?
Gruzin told me to go into a nunnery.	Грузин сказал: ступайте в монастырь.
Oh, I would!	О, я пошла бы!
I would change my dress, my face, my name, my thoughts . . . everything--everything, and would hide myself for ever.	Переменила бы одежду, свое лицо, имя, мысли... всё, всё, и спряталась бы навеки.
But they will not take me into a nunnery.	Но меня не пустят в монастырь.
I am with child."	Я беременна.