Рассказ одного покойника. Консенсус. Свинья во фраке (сборник)

Зовут меня… Я бы представился вам, как положено, по фамилии, имени, отчеству, но я опасаюсь, что они вас введут в заблуждение относительно моего настоящего образа, потому как с первого света сознания я жил таким чувством, что был обозначен чужим именем, наверное, для конспирации, как шпион, заброшенный с особым заданием неизвестно откуда и потерявший связь с центром агентурной разведки.

Запустили меня на орбиту судьбы, родился я т. е., в… впрочем, что за дурная манера живых всякое малейшее событие общим временем мерить. Название времени необходимо в том случае, когда хочешь свое событие поставить в один ряд с другими фактами текущей во времени жизни. А мое рождение – не такое большое событие, чтобы его совмещать с ходом исторической перспективы.

Портрет свой я вам не стану, пожалуй, давать – что толку его давать, если он скоро потечет, как раскисшая глина, бурая, как беда. Такими портретами да детей бы пугать. А что было, того уже не вернешь, на месте моего портрета сейчас стоит застывшая маска непривлекательной смерти, нерасполагающая меня к ее описанию. Если уж слишком заинтересует вас моя фотография, то спросите ее у брательника. В групповых снимках я, может быть, еще сохранился, а одинокие представления моего настоящего вида злой мой гений, золовка т. е., наверняка ликвидировала.

У нас теперь стало совсем неприличным являться из ниоткуда в известность этого света без объявления политических склонностей в Отечестве, расколотом надвое. Никому не интересен твой образ, который ты сам из себя представляешь, а лучше скажи людям за кого ты, за красных или за белых, и тут же найдешь себе сочувствующий электорат. Люди кровью полили всходы вражды на поле брани, и доныне цветут они буйным цветом на политическом поле России. Родился я с левыми взглядами, левшой т. е., но моя покойная бабка, будучи в то время живым человеком, била меня по левой руке, когда я держал в ней карандаш или ручку, подгоняя под общую правую мерку, и я стал ни то, ни се, ни вашим, ни нашим, ни богу свечка, ни черту кочерга. Правда, она не била меня по руке, когда я держал в руке нож, поэтому я до самой смерти резал продукты левой рукой и все-таки сохранил в себе левый уклон, хотя и очень пологий. Так что, если честно сказать, рискуя в начале рассказа потерять для себя политического читателя, я не смог пристать ни к одному из берегов текущей по земле общественной жизни и до сих пор болтаюсь между правым и левым двумя полюсами, между небом и землей, между верхом и низом. Есть у времени-реки два берега – живой и мертвый, смерть царствует на обоих берегах.

Здесь я не сбылся. Пойду, посмотрю, что там меня ждет. Никому неизвестное ушло неизвестно куда мое время. Вернется ли оно когда-нибудь на прежнее место, на пыльные дороги под солнцем встретиться вновь с надеждами, на задумчивой тихой заре, когда земля дышит вечностью, постучаться в окно отчего дома, чтобы пробудить его обитателей к новому утру, взглянет ли еще раз на льющиеся золотыми волнами спелые волосы поля, подмигнет ли звезде, мерцающей одиноко в ночи, улыбнется ли кому-нибудь, заплачет о ком-то? Где же тот мир, где встретит меня и примет в свои объятия куда-то ушедшее детство, успокоит и скажет: не бойся, я с тобой, нет, ты не жил, тебе привиделся страшный сон, вся жизнь твоя еще впереди.

Или оно, мое время, навсегда ушло в неизвестное, как одинокий путник в туманную даль, откуда нет возврата ни времени, ни человеку, где вечная тьма разъедает печаль и надежды, где нет ни бога, ни черта, где нет ничего, и где одна лишь великая и неделимая пребывает субстанция – пустота без крыши и дна. Расплавленной слезой заката стекает вселенская грусть с пылающего неба во мрак земной обреченности.