Рассказчица

Через несколько часов появился палач. Встал надо мной и пристрелил ее, а сам отправился обратно – туда, где спали офицеры. Я закашлялась от пороховой пыли, прикрыла рот шарфом. Другие женщины вообще никак не отреагировали.

Я расшнуровала ботинки на ногах покойницы и сняла их. Ей они больше не нужны. Они оказались слишком большие, но все же это лучше, чем деревянные башмаки.

На следующее утро, прежде чем покинуть устроенный офицерами лагерь, мне велели затушить костер. Засыпая его снегом, я заметила среди углей обгорелые остатки картофелин. Я подобрала одну. От моего прикосновения она рассыпалась и превратилась в пепел. Но должна же в ней остаться какая-то питательная ценность? Я быстро-быстро насыпала в карманы несколько горстей этого пепла и много дней потом, пока шла, засовывала пальцы в карманы и выскребала оттуда щепотки золы, которую считала пищей.

Так мы двигались две недели, я подумала о поляке, который призывал меня бежать, и наконец поняла: мы сдаемся постепенно, у этого процесса есть уровни. Одни женщины сбрасывали деревянные башмаки, потому что натертые ими мозоли не позволяли идти в них дальше, но в результате получали обморожения и умирали от гангрены, другие просто ложились и не вставали, зная, что умрут через считаные минуты. Похоже, все мы приближались к гибели – неуклонно, шаг за шагом. В конце концов никого из нас не останется в живых.

Что ж, возможно, это и было целью нашего бесконечного похода.

А потом, казалось, нам была дарована капля милосердия – близилась весна. Дни становились теплее, снег местами таял. Это было поистине подарком небес – скоро появится зелень, а значит, будет еда. Но в то же время это затрудняло доступ к воде, к тому же дороги развезло, и нам приходилось топать, увязая в грязи. Мы проходили через деревни, где ночевали на улицах, а эсэсовцы по очереди спали в домах и церквях. По утрам нас снова уводили в лес, где военным самолетам сложнее было заметить колонну.

Однажды посреди дня мне поручили толкать тележку с полевой кухней. Я шла впереди других заключенных и первая заметила что-то торчащее из грязи.

Огрызок яблока!

Кто-то выбросил его в лесу. Может, фермер или мальчик, который вприпрыжку бежал по тропинке среди деревьев и весело насвистывал.

Я посмотрела на эсэсовца, шагавшего рядом с мной. Если я быстро отбегу в сторонку, подберу огрызок и суну в карман, он, может, и не заметит. Мне было ясно: еще шесть шагов… пять… четыре… и мы пройдем мимо, тогда будет поздно. Напряжение, разлившееся по нашим потрепанным рядам, говорило об одном: не только я приметила добычу.

Бросив ручки тележки, я кинулась к огрызку.

Но эсэсовец оказался проворнее – успел схватить меня прежде, чем я дотянулась до вожделенной еды, оттащил в хвост колонны, а там меня взяли под руки двое охранников, чтобы я не успела смешаться с остальными узницами. Я знала, что сейчас будет, уже видела такое прежде: когда мы остановимся отдохнуть, палач отведет меня в лес и пристрелит.

Колени у меня дрожали, идти было трудно. Полевая кухня впереди колонны остановилась, настало время готовить ужин. Палач взял меня за руку и отвел в сторону от других женщин.

Я была единственной, подлежавшей расстрелу этим вечером. Наступали сумерки, в небе появились лиловые полосы, при других обстоятельствах это зрелище заворожило бы меня. Палач жестом показал, чтобы я опустилась перед ним на колени. Я так и сделала, но сложила руки вместе и начала молить его:

– Прошу вас, если вы не убьете меня, я дам вам кое-что.

Не знаю, почему я так сказала, ничего ценного у меня не было. Из Нойзальца я взяла только то, что было на мне надето.

А потом вспомнила блокнот в кожаной обложке, засунутый за пояс платья.

Ничто не выдавало в стоявшем передо мной головорезе любителя литературы, он, вероятно, и читать-то не умел. Но я подняла руки, показывая, что сдаюсь, после чего медленно засунула одну под робу, чтобы достать блокнот, в котором записывала свою историю.

– Прошу вас, – повторила я, – возьмите это.

Палач нахмурился, ему явно не хотелось заключать сделку. Сперва. Но у кого из заключенных был такой прекрасный блокнот в кожаном переплете? Я прочла на лице палача немудреную мысль: а не записано ли в этой книжице что-то важное?

Громила потянулся ко мне. Как только его пальцы сжали блокнот, я схватила свободной рукой горсть грязи и кинула ему в глаза.

Мне не удалось бы сбежать, если бы не несколько сопутствующих обстоятельств.

1. Настали сумерки, и это сильно затрудняло моим преследователям погоню. Деревья превратились в целящихся из ружей солдат; валуны напоминали вражеские танки, а звук шагов любого лесного зверя вызывал страх, не засада ли это?

2. При эсэсовцах не было собак, этот переход, видимо, посчитали слишком утомительным для животных, так что никто не мог выследить меня по запаху.

3. Грязь.

4. Охранники были не менее утомлены маршем, чем заключенные.