Рассказчица

Прошло, наверное, несколько часов, прежде чем я проснулась от звука шагов. Я глянула вниз. Фермерша втащила в сарай металлическую шайку с водой. На шее у нее висело белое полотенце, на свободной руке лежала стопка сложенной одежды. Увидев мое лицо, женщина поманила меня рукой и тихо сказала:

– Иди сюда.

Я сползла вниз по лесенке и неловко переминалась с ноги на ногу. Фермерша похлопала рукой по тюку сена, чтобы я села. Потом встала на колени у моих ног, обмакнула в воду тряпицу и стала осторожно протирать мне лоб, щеки, подбородок. Когда тряпка покрывалась грязью, она споласкивала ее.

Я позволила ей вымыть мои руки и ноги. Вода была теплая – невиданная роскошь. Когда женщина принялась расстегивать на мне платье, я отшатнулась, но она взяла меня за плечи своими умелыми руками и, отворачивая от себя, тихо сказала:

– Ш-ш-ш.

Я почувствовала, как грубая ткань, будто кожура, отделяется от моего тела, как мягкая тряпка проходится по каждому позвонку, по угловатым крыльям тазовых костей, по выпирающим ребрам грудной клетки.

Женщина повернула меня к себе, в глазах у нее стояли слезы. Я скрестила руки на груди, стыдясь себя под ее взглядом.

Когда я была одета в чистую одежду – мягкий хлопок и шерсть, меня будто завернули в облако, – хозяйка принесла еще ведро воды и мыло. Она вымыла мне голову, отскребла ногтями присохшую грязь и отрезала ножницами колтуны. Потом села рядом со мной, как сделала бы моя мать, и расчесала мне волосы.

Иногда, чтобы снова стать человеком, кто-то всего лишь должен увидеть его в тебе, не важно, как ты выглядишь снаружи.

Пять дней жена фермера приносила мне еду. На завтрак – свежие яйца, ржаные тосты и джем из крыжовника; на обед – тонкие кусочки сыра на толстых ломтях хлеба, на ужин – куриные бедра с овощами. Постепенно я набиралась сил, становилась спокойнее. Мозоли на ступнях зажили; челюсть больше не болела. Я уже была способна не набрасываться на еду, как только хозяйка ставила ее передо мной. Мы не говорили о том, откуда я пришла и куда пойду. Я пыталась убедить себя, что могу остаться здесь, в сарае, пока не кончится война.

Снова я оказалась во власти немки, но, как собаку, которую так часто пинали, что она стала шарахаться от любого проявления доброты, меня постепенно убеждали, что я могу довериться.

В ответ я пыталась выразить благодарность. Убрала в курятнике, эта работа заняла у меня много часов, так как приходилось то и дело присаживаться, чтобы отдохнуть. Я собирала яйца и складывала их аккуратными кучками к моменту прихода хозяйки. Смахнула паутину со стропил и вымела сеновал, так что под тюками сена стал виден дощатый пол.

Однажды моя хозяйка не пришла.

Я ощутила приступ голода, но это было ничто в сравнении с испытанным в лагере и на марше. Я так долго обходилась без пищи, что пропуск одной трапезы теперь оставался почти незамеченным. Может, фермерша заболела или куда-то уехала? На следующее утро, когда дверь сарая открылась, я быстро спустилась вниз с сеновала, сознавая, что соскучилась без своей благодетельницы больше, чем позволяла себе думать.

Жена фермера стояла в дверях, солнце светило ей в спину, фигура женщины вырисовывалась в дверном проеме черным силуэтом, а потому я не сразу заметила, что глаза у нее красные и припухшие, а пришла она не одна. Позади нее стоял мужчина во фланелевой рубашке и подтяжках; он тяжело опирался на палку. А рядом с ним стоял местный полицейский.

Улыбка сошла с моего лица. Я приросла к полу сарая и так крепко вцепилась в лестницу, что отпечатки моих ногтей остались на дереве.

– Прости, – задыхаясь, проговорила жена фермера, но больше ничего не добавила, потому что муж сильно встряхнул ее за плечо. Полицейский связал мне руки, широко распахнул дверь сарая и отвел меня к грузовику, который ждал у входа.

Моя мама говорила, что иногда, если повертеть трагедию в руках, окажется, что в ней кроется чудо, как золотая жила, которую дурак, по счастью, обнаруживает внутри расколотого камня. Это было верно в отношении смерти моих родных хотя бы потому, что они не дожили до этого момента и не увидели меня в таком состоянии, не увидели, до какой деградации дошел мир. Убийство другой женщины обеспечило меня парой прочных ботинок. Если бы не побег с марша из Нойзальца, я бы никогда не оказалась в этом сарае и не получила бы целую неделю трехразового питания.

И если муж фермерши открыл секрет своей жены, обнаружил мое тайное убежище и сдал меня полиции, то это, по крайней мере, означало, что я доберусь до следующего лагеря в кузове грузовика, экономя силы, чего не смогла бы сделать, если бы прошла весь этот путь пешком. Вот почему, когда меня доставили во Флоссенбюрг 11 марта 1945 года – в тот же день, когда, по иронии судьбы, туда прибыли те, с кем вместе я вышла из Нойзальца, – больше половины тех женщин были мертвы, а я все еще жива.

Через неделю нас погрузили в поезд и отправили в другой лагерь.