Рассказчица

Я слушала, как Тауба, потрясенная утратой, причитает по покойнице. Она уткнулась лицом в одеяло – единственное, что осталось ей от дочери. Но, даже заглушаемые тканью, ее крики превращались в визг; я заткнула уши, но это не помогло. Крики становились кинжалами, нацеленными мне прямо в лицо. Я с удивлением наблюдала, как они пронзают мою дряблую кожу, но из ран не течет кровь, из них вылетает огонь.

Минка. Минка?

В поле зрения вплыло лицо Таубы, будто я лежала на дне моря и смотрела на солнце.

Минка, у тебя жар.

Меня трясло, одежда пропиталась потом. Я знала, что меня ждет: через пару дней мне конец.

А потом Тауба сделала нечто невероятное. Она взяла свое одеяло, разорвала его пополам и одной его половиной обернула мои плечи.

Если мне суждено умереть, я хотела бы сделать это на своих условиях, как моя сестра. Это будет не грязный барак, заваленный больными людьми. Я не допущу, чтобы последним, кто примет решение обо мне, был охранник, который потащит мой труп куда-нибудь разлагаться под полуденным солнцем.

Поэтому, едва держась на ногах, я вышла наружу, где воздух был прохладнее, завернулась в одеяло и упала на землю.

Я знала, что облегчаю кому-то жизнь – спасаю от необходимости утром выволакивать мое тело из барака. А пока, сотрясаемая лихорадкой, я лежала и смотрела в ночное небо.

В Лодзи звезд было видно немного. Это слишком большой и шумный город. Но отец показывал мне разные созвездия, когда я была девочкой и мы на каникулах ездили в деревню. В домике у озера, который мы снимали, нас было всего четверо; мы ловили рыбу, читали, гуляли по округе и играли в триктрак. Мама всегда побеждала в карточных играх, зато отец вылавливал самых крупных рыбин.

Иногда ночью мы с отцом спали на террасе, где воздух был такой свежий, что его можно было пить, а не просто дышать им. Отец показал мне Льва – созвездие, которое находится прямо над головой. Оно названо в честь другого мифического чудища – Немейского льва, гигантского свирепого зверя, которого не пронзить ни кинжалом, ни мечом. Первым заданием Геракла было убить его, но герой быстро сообразил, что льва не поразить стрелами. Вместо этого Геракл загнал его в пещеру, оглушил ударом по голове и задушил. В доказательство своей победы он использовал львиные когти, чтобы снять с него шкуру.

«Видишь, Минка, – говорил отец. – Все возможно. Даже самые ужасные звери могут однажды превратиться в отдаленное воспоминание». Он брал мою руку и водил моим пальцем по самым ярким звездам созвездия. «Смотри, – говорил он, – вот голова и хвост. А здесь сердце».

Я была мертва и смотрела на крыло ангела. Белое и бесплотное, оно трепетало и порхало где-то на краю моего поля зрения.

Но если я мертва, почему голова у меня тяжелая, как наковальня? Почему я до сих пор ощущаю жуткую вонь этого места?

Я с трудом села и поняла: то, что я приняла за крыло ангела, на самом деле флаг – полотнище ткани, трепетавшее на ветру. Оно было привязано к охранной вышке, стоявшей напротив барака, где я жила.

На вышке никого не было.

На соседней тоже.

Вокруг не ходили эсэсовцы. Ни одного немца. Точка. Лагерь превратился в город-призрак.

К этому моменту некоторые из заключенных сообразили, в чем дело.

– Вставай! – крикнула мне какая-то женщина. – Вставай, они все ушли!

Меня смело потоком людей, устремившихся к изгороди. Они оставили нас здесь подыхать с голоду? Хватит ли у кого-нибудь сил разорвать колючую проволоку?

Вдалеке показались фургоны с красными крестами на боках. В тот момент я поняла: не важно, хватит ли у нас сил. Есть другие люди, которые проявят силу ради нас.

Есть моя фотография, снятая в тот день. Я однажды видела ее по телевизору в документальном фильме про пятнадцатое апреля 1945-го, когда британские танки подошли к Берген-Бельзену. Я была потрясена, увидев свое лицо на скелете. Я даже купила копию этого фильма, чтобы прокрутить, остановиться на нужном моменте и убедиться. Но да, это была я, в той самой розовой шапке и варежках, с одеялом Суры на плечах.

До сих пор я никому не говорила, что узнала себя на том снимке.

В день, когда британцы освободили нас, я весила тридцать килограммов. Ко мне подошел человек в форме, и я упала ему на руки, не в силах держаться на ногах. Он подхватил меня и отнес в палатку, которая служила лазаретом.

– Вы свободны, – звучало из громкоговорителей на английском, на немецком, на идише и на польском. – Вы свободны, успокойтесь. Еду подвозят. Помощь идет.

Вы спросите меня, почему я ничего не рассказывала об этом?

Это потому, что я знаю, какое сильное воздействие может оказать история. Она может спасти жизнь. Но может быть выгребной ямой, зыбучим песком, в котором вязнешь, из которого не можешь выбраться.

Вы, вероятно, думаете, что выступление в суде со свидетельствами о чем-то подобном что-то изменило бы, но это не так. В газетах я читала об истории, которая повторяется. В Камбодже. В Руанде. В Судане.