Рассказчица

Правда намного сложнее вымысла. Некоторые выжившие хотят говорить только о том, что произошло. Они ходят в школы, музеи и храмы, выступают с рассказами. Так для них жизнь обретает смысл, полагаю. Я слышала, они говорят, что чувствуют – это их долг, может быть, даже причина для того, чтобы жить дальше.

Мой муж – твой дедушка, – бывало, говорил: «Минка, ты была писателем. Представь, какую историю ты могла бы рассказать».

Но именно потому, что я была писателем, я и не могла этого сделать.

Оружие, которое есть в распоряжении автора, не безупречно. Некоторые слова бесформенны и затерты. К примеру, «любовь». Я могу написать слово «любовь» тысячу раз, и оно будет наполняться тысячей разных смыслов для разных читателей.

Какой смысл пытаться записать на бумаге эмоции, которые слишком сложны, слишком огромны, слишком ошеломляющи, чтобы ограничить их алфавитом?

Любовь – не единственное ущербное слово.

Ненависть – тоже.

Война.

И надежда. О да, надежда.

Понимаешь, почему я не рассказывала свою историю?

Если ты прожила ее, то знаешь, что не существует слов, которыми это можно описать, хотя бы близко.

А если нет, то все равно не поймешь.

Часть третья

Как замечательно, что никому не нужно ждать ни минуты, прежде чем начать улучшать мир.

Дневник Анны Франк

Он был проворнее меня и сильнее. А когда наконец схватил, то зажал мне рот, чтобы я не кричала, и потащил в заброшенный сарай, где швырнул на пыльную копну сена. Я смотрела на него и удивлялась: как же можно было не заметить, кто он такой на самом деле?

– Меня ты тоже убьешь? – с вызовом спросила я.

– Нет, – тихо ответил Алекс. – Я делаю, что могу, для твоего спасения.

Он просунул руку в разбитое окно и взял горсть снега, помял его в ладонях, потом вытер их о разодранную рубашку.

Сквозь прорехи в ней видны были свежие раны на его плечах, груди и спине. Но, кроме них, еще десяток тонких нитяных следов от заживших порезов по всему предплечью и запястью до самой ладони.

– После того как он напал на тебя, – продолжил Алекс, – я стал делать это. Пока пек хлеб.

– Я не понимаю…

В лунном свете шрамы на его руке напоминали серебристую лестницу.