Рассказчица

– Вот и хорошо, – говорит Саффрон, проплывая мимо нас с блюдом, – так как это почти преступление, что здесь во всем штате не найти ни одного приличного гастронома. Я что же, должна накормить шестьдесят человек копченой говядиной из дешевого супермаркета?

– Ты сама раньше жила здесь, – бросает ей вслед Сейдж.

Когда ее сестры выходят из кухни и мы остаемся одни, я слышу плач. Но это не Сейдж; она тоже настораживается. Идет на звук к кладовке, открывает дверь и обнаруживает запертую внутри Еву.

– Могу поклясться, для тебя это – ночной кошмар, – тихо говорит Сейдж, берет таксу на руки, но смотрит не на нее, а на людей, собравшихся в доме, чтобы помянуть ее бабушку. Людей, которые хотят сделать ее центром внимания, поделиться с ней воспоминаниями.

Сейдж продолжает держать на одной руке собаку, а я вытаскиваю ее через заднюю дверь кухни во двор и веду к тому месту, где припаркована моя машина из проката.

– Лео! – восклицает Сейдж. – Что ты делаешь?

– А? – произношу я, будто не слышал ее. – Когда ты в последний раз ела?

Это всего лишь ресторан отеля «Кортъярд Марриотт», но я заказываю бутылку дрянного красного вина и бутылку не менее паршивого белого, французский луковый суп и салат «Цезарь» с курицей, жареные куриные крылышки и моцареллу в кляре, пиццу с сыром и пасту фетучини «Альфредо», три шарика шоколадного мороженого и огромный кусок лимонного торта с безе.

Этого хватило бы мне, Сейдж, Еве и остальным постояльцам четвертого этажа, если бы я вздумал пригласить их к нашему столу.

Все сомнения по поводу того, хорошо ли я поступил, похитив скорбящую девушку из дома, где поминают ее покойную бабушку, и тайком протащил таксу в ресторан, куда собакам вход воспрещен, развеиваются по мере того, как на лицо Сейдж возвращаются краски, пока она расправляется с обилием стоящей перед ней еды.

В номере, предназначенном для людей, приехавших по делам, есть небольшая зона отдыха с диваном и телевизором. Мы включили канал, где показывают старые фильмы, и убрали звук. На экране Джимми Стюарт и Кэтрин Хепбёрн о чем-то спорят друг с другом.

– Почему у актеров в старых фильмах такие голоса, будто им челюсти связали проволокой? – спрашивает Сейдж.

Я смеюсь:

– Мало кому известно, но Кэри Грант страдал от дисфункции височно-нижнечелюстного сустава.

– Никто в сороковые не говорил, как шпана из домов на колесах, – размышляет вслух Сейдж. Джимми Стюарт наклоняется к Кэтрин Хепбёрн, и Сейдж произносит за него фразу: – Обещай, что будешь встречаться со мной, Мейбл. Я знаю, ты в другой лиге… но всегда могу начать играть в боулинг по вторникам вечером.

Я усмехаюсь и отвечаю ей за Кэтрин Хепбёрн:

– Прости, Ральф. Я не могу полюбить человека, который думает, что «загрузить посудомоечную машину» – это значит «напоить жену».

– Но, дорогая, – продолжает Сейдж, – что мне делать с этими билетами на гонки?

Кэтрин Хепбёрн откидывает волосы назад.

– А мне какое дело, – говорю я.

Сейдж улыбается:

– Голливуд много потерял.

Она отключает телефон, потому что сестры начнут донимать звонками, как только обнаружат ее отсутствие. Такса посапывает в углу дивана. Экран телевизора вдруг заполняется рекламой. После черно-белой картинки это разноцветье бьет в глаза.

– Наверное, все закончилось, – говорит Сейдж.

Я смотрю на часы:

– Фильм будет идти еще полчаса.

– Я о Райнере Хартманне.

Потянувшись за пультом, я выключаю телевизор:

– Мы теперь не можем получить от твоей бабушки показания в суде или снять их на видео.

– Я могу передать ее слова…

– Это будут показания с чужих слов, – объясняю я.

– Но это несправедливо. – Сейдж, сидя на диване, поджимает под себя ноги. На ней по-прежнему черное платье с похорон, только ноги босые. – Она умерла, а он продолжает жить. Кажется, что все было напрасно. Ей следовало жить дальше, чтобы рассказать свою историю, понимаешь?

– Она это сделала, – замечаю я. – Рассказала тебе, чтобы ты ее сохранила. И теперь, когда она умерла, может быть, настал твой черед.

Мне ясно, что Сейдж не рассматривала смерть бабушки под таким углом зрения. Она хмурится, а потом встает с дивана. Ее сумочка как огромная черная дыра. Трудно представить, что в ней можно что-то найти. Но Сейдж, покопавшись внутри, вытаскивает блокнот в кожаной обложке. Такой мог бы носить в сумке Китс, если бы в его время подобные вещи были в моде.

– Здесь история, о которой она говорила, – та, что спасла ей жизнь. Бабушка снова записала ее после войны. На прошлой неделе она дала мне этот блокнот. – Сейдж садится на диван. – Думаю, ей хотелось бы, чтобы ты ее услышал. Мне тоже хотелось бы.

Когда вам в последний раз читали вслух?

Вероятно, в детстве. И, вспоминая прошлое, вы ощущаете, как уютно вам было тогда, лежа под одеялом или свернувшись у кого-то на руках, пока история опутывала вас своими нитями, как паук паутиной.

Сейдж читает мне о пекаре и его дочери; об опьяненном властью капитане стражи, который любит ее; о череде убийств, произошедших в деревне. Я наблюдаю за ней. Произнося каждую фразу из диалогов, она передает голосом характер героев.