Расскажи мне…

Пишу я это потому, что смотрел кинокартину «Черный бизнес», сюжетом для которой послужило наше дело, где он выведен в другом свете.

Несмотря на то, что я уже долго находился в заключении, юриспруденцию я не знал и на очной ставке с Борисом прошляпил. Я знал Бориса, как умного и осторожного человека, поэтому поверил ему, а когда понял свою ошибку, было поздно.

Как и на очной ставке с Сашей, нам с Борисом разрешили сначала поговорить.

Тут я от него узнал, что его вызывал первый заместитель начальника КГБ (фамилию забыл) и имел с ним такой разговор: он сказал Борису, что ему известно о тех больших ценностях, которые ему оставил отец. Дальше он объяснил Борису, что, если он покроет тот убыток, который нанес, то дело будет вестись так, чтобы года через два-три он был снова дома. Часть же этих ценностей или их стоимость будет передана его жене с двумя детьми, ибо ее жалование учительницы математики недостаточно.

Борис повторил слова Саши, сказав, что мне, вообще, волноваться не стоит, во время суда я буду освобожден.

Только потом я вспомнил поговорку, что, если Бог хочет погубить человека, то сначала отнимает у него разум. А тогда, поверив Борису что это – формальность, подписал все документы.

Осталось рассказать еще немного.

В это время Петя Ордер находился на свободе, скрываясь от ареста. Вот ему Борис и передал свое решение о выдаче ценностей.

Утром одного дня в кабинете следователя раздался телефонный звонок, и по телефону сообщили, что следователь должен приехать на Казанский вокзал и получить в камере хранения два чемодана по квитанциям за №№… Это и будут ценности Ройфмана.

Об этом я узнал непосредственно от Бориса, как и то, что и Шакерман выдал свои ценности.

Но не только Ройфман, Шакерман и Гальперин выдали все, что имели. Другие арестованные по этому делу тоже выдали все. Остался один я.

Илья (Гальперин) начал убеждать меня, что этот факт может мне очень повредить, но у меня ничего не было, а, если бы и было, не отдал бы. К тому времени я стал прозревать.

До ареста не было ни одного дня, чтобы я не прочел газет, и все, что было в них написано, принимал, как самую чистую правду. Я был готов побить каждого, кто сомневался в том, что написано в газетах.

В тюрьме я очень редко получал газету, да и то с большим опозданием, и только «Правду». Но после того, как меня соединили с Гальпериным, он стал от следователя часто приносить и другие газеты.

Так в «Известиях» я прочел несколько фельетонов о нашем деле.

С тех пор я перестал верить газетам и почти не читаю их.

Это было для меня большое потрясение. Я высказал это Илье, но он меня только высмеял.

Наконец, нам объявили, что дело кончено, и мы должны с ним ознакомиться, после чего его передадут в суд.

В кабинете, куда меня начали ежедневно водить, находились еще пять заключенных по нашему делу и заходили адвокаты.

Надо было ознакомиться со ста сорока четырьмя томами, написанными по нашему делу, и за каждый расписаться. Кроме того, нам разрешалось делать выписки.

Все это отнимало много времени и тянулось около двух месяцев.

Мне лично хватило половины страницы для всех записей, а Илья исписал не одну тетрадь. Вечером он рассказывал о том, что было днем (он был в другой группе).

Мы, заключенные, во время чтения томов перебрасывались словами, да и адвокаты приносили новости. И тут я понял ясно, что процесс будет страшным. Но сколько я ни пытался поговорить об этом с Ильей, он не хотел меня слушать, он был в восхищении, получая ежедневно через адвоката Лялины подарки. Единственное, что его волновало, так это то, что адвокат молодой и, наверное, «живет» с Лялей. Но тут я напомнил ему его же 30 % и потом говорил, что не все ли ему равно, чем она расплачивается с адвокатом.

Ни поговорить, ни поделиться мне было не с кем. И опять меня выручали только книги.

Читая, я мог сосредоточиться и все обдумать. А подумать было о чем.

Всем нам, арестованным по делу Ройфмана, объявили, что мы обвиняемся по статье 93¹ и по этой статье пойдем в суд.

Эти дни, пока мы «закрывали дело», остались в памяти, как сплошной кошмар.

После ужина, когда мы встречались с Ильей и нас выводили на прогулку, я все еще пытался с ним поговорить, но это было все равно, что стучаться в глухую стену.

Следователи и адвокаты сказали нам, что наш процесс будет транслироваться по телевидению. Илья был на «седьмом небе», а, наблюдая и перебрасываясь словами с другими обвиняемыми, я видел, что они тоже почти также реагируют на это.

Теперь, по прошествии стольких лет, мне кажется, что все они были не в своем уме, а тогда мне казалось, что с ума сошел я сам.

Наконец, все осталось позади, дело пошло в Верховный суд РСФСР, а мне разрешили свидание.

Когда я пришел в комнату для свиданий с надзирателем и увидел жену, дочку и сына, то боялся только одного – потерять сознание и напугать их.

С разрешения надзирателя дети сели ко мне на колени и целовали меня, а больше я ничего не помню, да и вернувшись в камеру, тоже ничего не помнил.

Эпизод 4